Пока нормально

– Входи, входи, – сказал он.

И я вошел. Наверное, нет смысла говорить вам, как выглядел его кабинет, – достаточно будет сказать, что он мало отличался от приемной. Только на одной стене были фотографии, где мистер Баллард метал подковы с целой кучей разных людей, которых я не знал, и двумя, которых знал: мэром Нью-Йорка Джоном Линдсеем и президентом Линдоном Джонсоном. Думаете, я вру? Мистер Баллард увидел, куда я смотрю, и сказал:

– Никогда не метай подковы с техасцем. Они страх как не любят проигрывать. Ну так что, партнер, как ты собираешься потратить свои сто долларов?

Он сел за свой стол и положил на него ноги рядом с каким-то длинным футляром.

Я посмотрел на футляр.

– Если бы ты спросил меня – хотя это совсем не обязательно, потому что деньги твои, – то я открыл бы сберегательный счет в банке, чтобы копить на колледж. Это было бы неплохое начало.

– Сто долларов?

– Те сто долларов, которые я отправил тебе с твоим отцом. Когда ты не пришел в понедельник, я отдал их ему, чтобы… – он остановился. Снял со стола ноги и наклонился вперед. – Ты их не получил.

– Нет-нет, получил, – сказал я. – Спасибо. Копить на колледж – это хорошая идея.

Он смотрел на меня не отрываясь. Долго.

– Что? – спросил я.

– Ты и мяча не получил.

– Я его получил. Отличный мяч. Он сейчас у меня в комнате. Спасибо.

– Правда?

– Правда.

Что ж, мой отец не соврал. Надо быть придурком, чтобы кому-нибудь верить.

Мистер Баллард снова откинулся на стуле, кивнул, слегка улыбнулся.

– Так что я еще могу для тебя сделать?

Я посмотрел в его окно, мимо орхидей на подоконнике, в сторону реки. Она была широкая, и с деревьев на том берегу уже начали осыпаться листья. Холодало.

– А вы здесь тренируетесь кидать подковы?

* * *

Игровая площадка была у реки, и мы с мистером Баллардом потренировались немного в прохладе, под шум воды, а еще под звон подков о колышек, когда кидал он, и шлепанье подков о землю, когда кидал я.

Вот наши результаты в цифрах:

Мистер Баллард набросил на колышек четыре подковы подряд, а в другой раз – пять подряд.

Всего он набросил на колышек четырнадцать штук.

А шесть штук оперлись на колышек – что тоже считается, между прочим.

У меня подкова оперлась на колышек один раз – и это, напоминаю, считается.

А один раз я попал прямо на колышек – моя подкова зацепилась за него сверху, покрутилась на нем и упала на песок.

Кажется, мистер Баллард обрадовался моему попаданию больше, чем я сам.

– Прямо в яблочко! – сказал он. – В этот раз ты поймал абсолютно правильную дугу. И неважно, сколько оборотов подкова сделает на колышке: главное, чтобы она упала плоско, как у тебя.

И если вы думаете, что по части метания подков мне ничего не светит, потому что по-настоящему я попал всего один раз, вам стоит знать, что четыре раза я попал очень близко, а два раза мои подковы звякнули о колышек – и это не так уж плохо, хотя по правилам и не считается.

– Еще немного тренировок, и ты побьешь президента Линдона Джонсона одной левой, – сказал мистер Баллард. – Приходи когда захочешь, ладно? Подковы всегда будут тебя ждать. – Он положил их у колышка. – Вот здесь.

Мы пошли с реки обратно, и мистер Баллард предложил мне еще раз зайти к нему: он попросит миссис Стенсон поглядеть, нет ли у них лимонада, чтобы отметить мое первое попадание. И когда мы пришли, миссис Стенсон стояла у его стола, а рядом с ней стоял кто-то еще, держа в руках целую кучу рамок для картин, и на столе у мистера Балларда лежала картина с птицей – вы знаете откуда, – и миссис Стенсон сказала: «Как раз вовремя. Нам осталось выбрать для Желтоногого Улита одну из трех», – и мистер Баллард подошел посмотреть.

Я тоже.

Между этой картиной и Морской Чайкой не было совсем ничего общего. Сначала вы даже не видели самого Желтоногого Улита. Вы видели только его мир. Там была осень, и трава потихоньку желтела, а деревья уже стали золотые и красновато-коричневые, цвета старого кирпича. Желтоногий Улит шел по солнечной поляне с таким видом, точно все вокруг принадлежит ему. Вода перед ним была темная, а лес позади – еще темнее. Там было совсем темно. Но Одюбон кое-что понимал в композиции: он нарисовал спину птицы ровной, как горизонт, и прямо посередине картины, и клюв ей сделал такой же ровный и прямой, а ее глаз как будто говорил: «Я-то знаю, кто здесь главный». Нельзя было хоть немножко ей не позавидовать.