Пока подружка в коме

— Что, все не терпится устроить нам световое шоу, подросток ты наш шестнадцатилетний? — улыбаясь, говорит мне Ричард.

Даже после недельного спектакля с грозовыми «спецэффектами» мои друзья не могут не поразиться этому зрелищу. Маленькая Джейн тянется ручкой к небу, словно это кто-то большой, добрый и одушевленный, а не пустота, частично заполненная светом. Джейн, последний гений планеты, считает звезды, но ее разум уже видит дальше и глубже, чем просто числа.

Дует ветер — он теплый, чем-то слегка пахнет, словно в метро, когда поезд гонит воздух по тоннелю впереди себя, — сладкий запах приключений.

— И вот мы снова здесь, — говорю я. — Нашего мира больше нет, наше время тоже кончилось.

— Какая тонкая ирония. Юморист хренов, — огрызается Гамильтон.

— Да хватит тебе ёрничать! — обрываю его я. — Почувствуй хоть каплю драматизма происходящего. Вы ведь все уже заметили, как странно жить, когда мир кончился. Когда нет отсчета часов, нет времен года, нет календаря, никакого ритма. И вы правы: время — это изобретение человека. Нет людей — нет времени. Ноль и бесконечность сливаются воедино.

— Ха-ха. — (Это Гамильтон.)

— Почему перед тем, как все это случилось, — для наглядности я показываю на озаренный светом прах, оставшийся от нашего района, — ни у кого из тех, кого мы знали, не было ни одной свободной минуты? Все время тратилось на эффективную работу, карьерный рост, повышение результативности любой деятельности. Любое достижение прогресса в качестве побочного явления уплотняло время, жизнь каждого из нас становилась напряженнее, короче и безумнее. И вот теперь… теперь времени нет.

— Эй!…— слышится голос Венди.

— Что? — спрашиваю я.

— Да я не тебе. Просто хотела остановить Гамильтона. Он, по-моему, собирался выдать очередной циничный комментарий.

— Да ладно, ничего страшного, — говорю я. — Хорошо вспомнить старые добрые времена и побыть со старыми друзьями. А еще я хочу сказать, что нам просто повезло в том, что мы жили, где жили и когда жили. В те годы не было никакого Вьетнама. Детство продолжалось целую вечность. Бензин, машины, чипсы — всего было навалом, все было дешево. Если кому-то хотелось сесть в самолет и рвануть на край земли — пожалуйста, вполне доступно. Нам разрешали верить во что угодно. Блин, да мы могли пройти по Марин-драйв в костюме цыпленка Сан-Диего, неся в руках здоровенную резиновую голову — маску Ричарда Никсона, — сколько угодно. В школу мы ходили все до единого, в тюрьму никто не загремел. Классно!

Звезды становятся розовыми. В Иокогаме давно уже взорвался завод лаков и красок, и вот набежало оттуда очередное облако.

— Я помню, как мог пробежаться по нашим улочкам разве что не в одних футбольных доспехах. Помню, как читал «Лайф» и имел собственное мнение по всем основным вопросам политики. Я помню, как, сидя в машине, представлял себе карту автомобильных дорог всей Северной Америки и прекрасно понимал, что могу поехать, куда мне только захочется. Главное, что осталось во мне от того времени, от того покоя, — это ощущение свободы и изобилия. Удивительно. Прекрасная ведь была идея — свобода и изобилие для всех. И вся история человечества — это свидетельство того, как оно двигалось к пониманию этой мысли. По-всякому выходило — войны, массовые безумия, гениальные всплески, горе и радости. И все ради того, чтобы понять что-то еще. Увидеть путь дальше. Потом — занять это новое место, освоить его и смотреть вперед, искать новую ступень. Дальше, дальше, дальше… еще дальше. Прогресс — он ведь реален. И судьба реальна.

Розовое облако проплывает дальше.

— Вот поэтому мы сегодня здесь. Неважно, какой это день, — вторник, полтора месяца спустя, тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год, три дня назад, за миллион лет до нашей эры… Нам уже все равно. Я знаю, что каждый из вас мучается над вопросом: что же такого особенно неправильного было у вас в жизни, какой джимми-стюартовский кризис вас охватил и как так получилось, что последний год вам пришлось провести так, а не иначе? Вы говорите, что кризиса у вас никакого не было. А если поглубже в себя заглянуть? Я же был с вами, слышал, о чем вы говорили.

— Шакалил, стукач, — сквозь зубы цедит Меган, всегда готовая прицепиться к любому слову.

— Меган, перестань! — строго говорит ей Ричард.

Вода за дамбой светится зеленоватым светом, будто переливается электрогирляндами изнутри. Радиация.

— И вот мы здесь и жили, на самом краю самой последней черты. Остальные люди, которым приходилось в жизни не так сладко, смотрели на нас, на нашу, другими отвоеванную, свободу, и ждали, что мы, наделенные всеми этими преимуществами, выведем человечество на новый, более высокий и толковый уровень мышления и бытия в этом мире. Они смотрели на нас и надеялись, что мы сможем разобраться в том, что грядет.

Венди неожиданно раза три чихает. Звук — не хуже, чем пистолетный выстрел.

— Будь здорова, — говорю я ей. — И вы все — будьте здоровы тоже.

Небо яркое, как в полдень.