Пока смертные спят

– Они перегибают палку, – буркнул Хэклман. – Мы сегодня слышали это восемь раз. Рождество продают как сигареты – вбивая в мозги одну и ту же строчку снова и снова. У меня Рождество уже из ушей лезет.

– Его не продают, – сказал я. – Ему просто радуются.

– Всего лишь очередная форма рекламы.

Я повертел колесико и вновь отыскал детский хор.

«В яслях дремлет Дитя-я-я», – выводили тонкие голоса. Потом заговорил диктор. «Эту пятнадцатиминутную подборку любимых рождественских песен, – сказал он, – спонсировал универсальный магазин братьев Буллард, который открыт до десяти вечера каждый день, кроме воскресенья. Не откладывайте рождественские покупки на последнюю минуту. Успейте до очередей!»

– Вот! – торжествующе заметил Хэклман.

– Это побочная сторона. Главное, что в Рождество родился Спаситель.

– Опять неверно, – сказал Хэклман. – Никто не знает, когда он родился. В Библии ничего об этом не сказано. Ни слова.

– Меньше всего я ждал услышать от вас экспертное мнение о Библии, – с досадой произнес я.

– Я зубрил ее в детстве, – ответил Хэклман. – Каждый вечер я должен был выучить новый стих. Если ошибался хоть в слове, отец меня колотил.

– Правда?

Я даже немного растерялся от неожиданности. Хэклман был в наших глазах сверхчеловеком отчасти и потому, что никогда не упоминал о своем прошлом и вообще о том, что делает и думает вне редакции. Теперь он заговорил о своем детстве и впервые выказал при мне хоть какое-то чувство помимо раздражения или цинизма.

– За десять лет я не пропустил ни одного урока в воскресной школе, – сказал Хэклман. – Являлся, как штык, в любую погоду, здоровый или больной.

– Вы были таким набожным?

– Боялся отцовского ремня до беспамятства.

– Он еще жив? Ваш отец.

– Не знаю, – равнодушно ответил Хэклман. – В пятнадцать лет я убежал из дома и больше его не видел.

– А ваша мама?

– Умерла, когда мне был год.

– Сочувствую.

– Тебя кто-то просил о сочувствии?

Мы остановились перед большим домом, который собирались сегодня осмотреть. Это был выкрашенный розовой краской особняк за ажурной металлической оградой, с железными фламинго у входа и пятью телевизионными антеннами на крыше. Он соединял в себе все самые безобразные черты колониальной архитектуры, современной техники и шальных денег. Никакой рождественской иллюминации мы не видели – только обычный свет из окон.

Мы постучали, желая убедиться, что приехали по адресу. Дворецкий сообщил, что иллюминация и впрямь есть, с другой стороны дома, но ему нужно разрешение хозяина, чтобы ее включить.

Через минуту появился хозяин, толстый и волосатый, с торчащими передними зубами, похожий на сурка в малиновом домашнем халате.

– Мистер Флитвуд, сэр, – обратился дворецкий к хозяину, – эти джентльмены…

Хозяин взмахом руки велел тому замолчать.

– Как поживаете, Хэклман? – спросил он. – Час довольно поздний, но для старых друзей мой дом открыт всегда.

– Гриббон, – проговорил Хэклман медленно, словно все еще не верил своим глазам. – Лео Гриббон. Сколько вы здесь живете?

– Теперь меня зовут Флитвуд, Хэклман, Дж. Спрэг Флитвуд, и я идеальный законопослушный гражданин. Была одна история, когда мы виделись последний раз, но она в прошлом. Здесь я живу уже год, тихо и порядочно.

– Бешеный Пес Гриббон живет тут уже год, а я ничего не знаю? – спросил Хэклман.

– Не смотрите на меня, – сказал я. – Мне поручено освещать школы и пожарную часть.

– Я заплатил долг обществу, – заявил Гриббон.

Хэклман поднял и опустил забрало рыцарского доспеха, стерегущего вход в пышно обставленную гостиную.

– Сдается мне, вы заплатили по два цента с доллара, – сказал он.

– Инвестиции, – ответил Гриббон, – законные инвестиции на биржевом рынке.

– Как ваш брокер смыл с денег кровь, чтобы хоть отличить десятки от соток? – спросил Хэклман.

– Если вы будете оскорблять меня в моем доме, Хэклман, мне придется вас вышвырнуть, – сказал Гриббон. – Так что вам нужно?

– Они хотят посмотреть иллюминацию, сэр, – вмешался дворецкий.

Хэклман сразу сник.

– Да, – пробормотал он, – мы в чертовом идиотском комитете.

– Я думал, победителя выбирают в Рождественский сочельник, – сказал Гриббон, – и не думал включать иллюминацию до тех пор. Это будет приятный сюрприз для города.

– Генератор горчичного газа? – спросил Хэклман.

– Ладно, умник, – высокомерно произнес Гриббон, – сегодня вы увидите, какой образцовый гражданин Дж. Спрэг Флитвуд.

На заснеженном заднем дворе Дж. Спрэга Флитвуда, иначе говоря Бешеного Пса Гриббона, синели странные тени. Была полночь, мы с Хэклманом притоптывали ногами и дули на ладони, чтобы согреться. Гриббон и трое слуг бегали по двору: плотнее втыкали вилки и суетились с отвертками и канистрами смазочного масла возле чего-то, похожего на скульптуры.

Гриббон велел нам встать подальше, чтобы, когда иллюминация включится, мы увидели ее целиком. Мы не знали, чего ждать. Наше любопытство особенно раздразнил дворецкий: он надул из баллона огромный воздушный шар, затем повернул рукоять лебедки, и шар, привязанный за веревку, величаво взмыл к небу.

– Это зачем? – шепотом спросил я Хэклмана.

– Запрос последних указаний от Бога, – ответил Хэклман.