Пока смертные спят

– Он явно выиграл, – сказал промышленник. – Мы не можем отдать приз никому другому. Он выиграл грубой силой: грубыми долларами, грубыми киловаттами, при всем своем чудовищном вкусе.

– У нас еще один пункт, – сообщил Хэклман.

– Мне казалось, мы едем только в одно место, – возразил промышленник. – Вроде бы мы так договаривались.

Хэклман показал открытку.

– Регламент. Официально прием заявок заканчивался сегодня в полдень. Это доставили с нарочным примерно за две секунды до последнего срока. Мы не успели туда съездить.

– Наверняка им Флитвуда не переплюнуть, – заметил мэр. – Никому не переплюнуть. Где это?

Хэклман назвал адрес.

– Бедный район на окраине города, – сказал торговец недвижимостью. – Не конкуренты нашему другу Флитвуду.

– Давайте не поедем туда, – предложил промышленник. – У меня скоро гости соберутся и…

– Плохой пиар, – серьезно заметил Хэклман. Мне было странно слышать от него это слово, произнесенное подчеркнуто уважительным тоном. Он сказал как-то, что самые омерзительные формы жизни – крысы, пиявки и пиарщики… в порядке возрастания мерзости.

Трех больших людей на заднем сиденье слово напугало и смутило. Они помычали, поерзали, но спорить не решились.

– Давайте тогда быстренько, – сказал мэр, и Хэклман отдал водителю открытку.

Когда мы остановились на светофоре, веселая компания на тротуаре – очевидно, поисковый отряд – окликнула нас и спросила, не знаем ли мы, где Святое Семейство.

Мэр порывисто высунулся в окно.

– Там вы его точно не найдете, – сказал он, указывая на лампу над домом Гриббона.

Другая компания перешла улицу перед нами, распевая:

Родился Христос у Марии,
И ангелы в вышине,
Пока смертные спят, берегут и хранят
Тех, кто забылся во сне.[13]

Зажегся зеленый, и мы в молчании поехали дальше. Приличные дома кончились, лампу над домом Гриббона закрыли от глаз черные фабричные трубы.

– Адрес точно правильный? – с сомнением проговорил шофер.

– Наверное, человек знает свой собственный адрес, – ответил Хэклман.

– Зря мы сюда потащились, – сказал промышленник. – Давайте уже поедем к Гриббону, или Флитвуду, или как там его зовут, скажем, что он победил, и черт с ним.

– Согласен, – сказал мэр. – Но коли уж мы заехали в такую даль, давайте посмотрим.

Лимузин свернул в темный проулок, подпрыгнул на выбоине и остановился.

– Приехали, господа, – сказал шофер.

Машина стояла перед покосившимся домом без крыши, где явно давно никто не жил.

– Крысы и термиты могут участвовать в конкурсе? – спросил мэр.

– Адрес совпадает, – упрямо сказал шофер.

– Поворачивай и едем домой, – распорядился мэр.

– Подождите, – сказал агент по недвижимости. – Там позади в сарае свет. Я приехал судить и, клянусь богом, буду судить.

– Пойди глянь, что там в сарае, – приказал мэр шоферу.

Шофер пожал плечами, вылез и по засыпанному снегом мусору зашагал через двор к сараю. Он постучал, и дверь распахнулась от его касания. Долю секунды шофер черным силуэтом стоял в прямоугольнике слабого дрожащего света изнутри, потом рухнул на колени.

– Пьяный? – спросил Хэклман.

– Вряд ли, – пробормотал мэр и облизнул губы. – По-моему, он молится – первый раз в жизни.

Мэр вылез из машины, и мы следом за ним молча пошли к сараю. А дойдя до шофера, опустились на колени рядом с ним.

Перед нами были три пропавшие фигуры. Иосиф с Марией, склонившись, укрывали от тысячи сквозняков спящего на соломе младенца Иисуса. Сцену освещал единственный керосиновый фонарь, и в дрожащем свете они казались живыми, исполненными любви и трепетного восхищения.

В рождественское утро газета сообщила горожанам, где те найдут Святое Семейство.

Все Рождество люди тянулись в холодный пустой сарай, чтобы поклониться Младенцу.

Небольшая заметка сообщала, что мистер Дж. Спрэг Флитвуд выиграл Ежегодный рождественский конкурс уличной иллюминации с помощью тридцати двух электромоторов, двух миль проводов, девятисот семидесяти шести электрических лампочек, не считая неоновых, и списанного армейского воздушного шара.

Хэклман был за рабочим столом, разочарованный и недовольный, как всегда.

– Прекрасная, прекрасная история, – сказал я.

– У меня она уже в печенках. – Хэклман потер руки. – Теперь я жду января, когда начнут приходить рождественские счета. Основной месяц самоубийств.

– Но у рождественской истории должно быть продолжение. Мы по-прежнему не знаем, кто это сделал.

– Как мы его найдем? На открытке стояло вымышленное имя, владелец сарая не бывал в городе последние десять лет.

– Отпечатки пальцев, – сказал я. – Мы могли бы снять с фигур отпечатки пальцев.

– Еще одно подобное предложение, и ты уволен.

– Уволен? – переспросил я. – За что?

– За кощунство! – величаво ответил Хэклман, давая понять, что разговор окончен, что ему интересны будущие репортажи, и нечего жить прошлым.

Он последний раз вернулся к теме кражи, поисков и Рождества под вечер, когда отправил меня с фотографом в сарай. Задание было рутинное, и Хэклман объяснял его скучающим голосом.