Пока смертные спят

– Снимайте толпу со спины, чтобы фигуры смотрели в камеру, – сказал он. – Они, небось, здорово запылились, учитывая, сколько грешников толчется вокруг. Так что советую перед съемкой протереть их влажной тряпкой.

Дотлел огарок [14]

Письма из Шенектеди теплым душистым ветром скрашивали Энни Коупер последние деньки жизни. Впрочем, приходить они начали в ее сорок с небольшим – до последних деньков еще далековато. Все зубы были при ней, а очки в стальной оправе она надевала только для чтения.

Старухой же она себя чувствовала потому, что ее муж Эд – в самом деле старик, – умер и оставил ее одну на свиноферме в северной Индиане. После смерти мужа Энни продала животных, сдала землю – ровную, черную, плодородную – в аренду соседям, а сама стала читать Библию, поливать цветы, кормить кур, ухаживать за небольшим огородиком и просто качаться в кресле, терпеливо и беззлобно ожидая прихода Сияющего Ангела Смерти. Эд оставил жене немало денег, так что она могла себе позволить побездельничать на старости лет, и все вокруг считали, что она поступает правильно – так и только так следовало поступать в подобном случае.

Родни у нее не было, зато подруг хватало. Жены местных фермеров частенько заглядывали к ней в гости – поскорбеть час-другой за кофейком и пирожными.

– Не представляю, что бы я делала, если б мой Уилл умер, – сказала однажды ее подруга. – Горожанки, по-моему, совсем не знают, что такое быть одною плотью. Меняют мужей как перчатки! Один не подошел – не беда, попробуют с другим.

– Вот-вот, – кивнула Энни. – Не дело это. Съешь-ка еще один «персиковый сюрприз», Дорис Джун.

– Ей-богу, в городе мужчина и женщина только затем и нужны друг другу, чтобы… – Дорис Джун деликатно умолкла.

– Точно!

Энни уразумела, что ее вдовий долг – служить местным женщинам наглядным примером того, как скверно живется без мужа, даже если муж не слишком-то хорош.

Она не стала портить впечатление Дорис Джун рассказом о письмах – о женском счастье, нежданно свалившемся на нее на закате дней, и о друге из Шенектеди, который умудрился ей это счастье подарить (даром что жил за тридевять земель).

Порой к Энни наведывались мужья подруг, суровые и молчаливые. Подметив, где в ее хозяйстве не хватает мужских рук, жены отправляли их подсобить – залатать крышу, починить насос, смазать простаивавшую технику в сарае. Мужья, зная о добродетельности вдовы, демонстрировали высшую степень уважения – молчали как рыбы.

Иногда Энни задавалась вопросом: что бы сделали и сказали эти мужья, узнай они про ее переписку? Возможно, приняли бы ее за распущенную женщину и не стали бы отвечать непременным вежливым отказом на ее приглашение зайти как-нибудь на чашечку кофе. Быть может, они даже позволяли бы себе двусмысленные высказывания и робкий флирт – как в адрес той бесстыжей девицы, что работает в местной закусочной.

Покажи Энни им эти письма, они бы непременно углядели в них что-нибудь неприличное. Но ничего неприличного в них не было, честное слово. Только лишь поэзия, высокие чувства. И Энни совершенно не интересовало, как выглядел автор сих строк.

Иногда к ней захаживал и священник – бесцветный иссохший старик цвета пыли, которому ее мертвецкий душевный покой и нравственная непогрешимость доставляли невероятную радость.

– Гляжу на вас и понимаю, что тружусь не зря, миссис Коупер, – говаривал он. – Вам бы просвещать молодежь! Они не верят, что в наш век можно жить по-христиански.

– Вы очень добры, – отвечала Энни. – Только, сдается, у молодых всегда кровь была горячая. Погуляют – и остепенятся. Как вам мой «малиновый восторг»? Съешьте еще штучку, не пропадать же добру.

– Но вы-то никогда такой не были, мисс Коупер!

– Так ведь я вышла за Эда, когда мне шестнадцать исполнилось. Не успела погулять…

– И не стали бы, даже если б могли! – ликующе заявил священник.

Энни ощутила странное желание взбунтоваться и рассказать ему про письма. Однако она обуздала этот порыв и лишь сдержанно кивнула.

Разумеется, очень скоро у Энни появились ухажеры: мужчины с благочестивыми намерениями и могучей страстью к ее землям. Они только и делали, что пели неуклюжие оды пашням и полям, и ни одному из них не удалось растормошить ее душу. Подобно Эду, они даже не пытались. После бесед с ними она видела в зеркале все ту же неказистую сухощавую дылду, похожую на телеграфный столб, с грубыми, распухшими от тяжелой работы руками и длинным носом, отмороженный кончик которого всегда некрасиво алел.

Стоило такому ухажеру покинуть ее дом – теребя шляпу и бормоча что-то о неурожае и скверной погоде, – как Энни ощущала острую потребность в письмах из Шенектеди. Она запирала двери, задергивала шторы, ложилась в кровать и читала, читала эти письма до тех пор, покуда голод, сон или стук в дверь не заставляли ее спрятать их обратно в ящик.

Эд умер в октябре, и до следующей весны Энни жила в одиночестве, без всяких писем. А в начале мая, когда внезапные заморозки погубили ее нарциссы, Энни написала: