Пока смертные спят

– Ах… – Энни улыбнулась сквозь слезы. – Как славно. – И вновь покачала головой. – Но я опоздала. Какой от меня теперь прок?..

– Говорят, он любил цветы.

– Да-да! Он писал, что эти его друзья всегда возвращаются и никогда не предают. Где тут можно купить цветы?

– Хм… Сдается, никому вреда не будет, если вы нарвете крокусов вот здесь, прямо за воротами. Только тихонько, чтоб не увидели. А возле его дома растут фиалки.

– Где же его дом?

Старик указал на приземистую каменную хижину, увитую плющом.

– Ах… бедный!

– Бывают жилища и похуже, – сказал карлик. – Сейчас я там живу – и не жалуюсь. Пойдемте, нарвете цветов, а я вас отвезу к его могиле. Путь неблизкий, еще заблудитесь, чего доброго. Хоукинс похоронен в новой части кладбища, которую только недавно открыли. Он там первый, между прочим.

Маленький кладбищенский пикап долго петлял по асфальтированным дорожкам среди безмолвных и холодных мраморных памятников; в конце концов Энни потеряла счет поворотам. Переднее сиденье было до упора выдвинуто вперед, чтобы карлик мог доставать до педалей, и Энни пришлось поджать колени. На них она положила букет из крокусов и фиалок.

Оба молчали. Энни не хотелось лишний раз даже смотреть на гробокопателя, да и он явно не горел желанием болтать – просто делал свое дело, привычное и утомительное.

Наконец они подъехали к чугунным воротам, за которыми начинался лес.

Карлик открыл ворота, снова сел за руль и въехал в сумеречные заросли. Ветви деревьев и шиповника царапали бока машины.

Энни ахнула. Впереди показалась чудесная полянка, на которой в солнечных лучах чернела свежая могила.

– Памятник еще не готов, – сказал карлик.

– Джозеф, Джозеф… – прошептала Энни. – Я приехала. Я здесь.

Карлик притормозил, выскочил из машины и галантно открыл для Энни дверь, после чего впервые улыбнулся – обнажив жуткий протез из идеально ровных, мертвенно-белых зубов.

– Можно я немного побуду одна? – спросила Энни.

– Я вас тут подожду.

Энни положила цветы на могилу и просидела возле нее целый час, вспоминая все чудесные и нежные слова из писем своего покойного друга.

Так она могла бы сидеть еще очень долго, если бы вежливый кашель карлика не вернул ее на землю.

– Пора назад. Скоро стемнеет.

– Не хочу оставлять его одного! Прямо сердце кровью обливается.

– Можете еще как-нибудь приехать.

– Верно. Обязательно приеду еще, – сказала Энни.

– Какой он был?

– О… – Энни почтительно встала. – Я его никогда не видела. Мы только переписывались. Но он был очень хороший, очень.

– Что ж хорошего он сделал?

– Помог мне поверить, что я красива. Благодаря ему я теперь знаю, каково это.

– А сам он как выглядел – знаете?

– Нет. Совсем не знаю.

– Говорят, он был высокий и широкоплечий. С голубыми глазами и кудрявый. Вы так его представляли?

– О да! – радостно воскликнула Энни. – Именно так! Прямо как чувствовала!

Солнце уже садилось; одноглазый гном вернулся на кладбище – проводив Энни на вокзал и велев ей не разговаривать с незнакомцами. Длинные тени протянулись от надгробий, когда он вновь навестил могилу одинокого поэта.

Со вздохом карлик поднял с земли букет Энни.

Затем вошел в хижину, поставил цветы в вазу и разжег в камине огонь – чтобы прогнать вечернюю сырость. Сварив себе кофе, он сел за письменный стол и понюхал цветы.

«Дорогая миссис Дрейпер, – написал он. – Как удивительно, что вы, моя дражайшая подруга и родственная душа, живете так далеко – на птицеферме в Британской Колумбии. Этот прекрасный край мне, верно, уже не суждено увидеть. Что бы вы ни говорили о своем крае, он должен быть прекрасен – ведь он породил вас, не так ли? Прошу, умоляю, заклинаю… – Карлик, выразительно хмыкнув, подчеркнул эти три слова. – Давайте не будем опускаться до «обмена карточками» (вроде бы так сейчас говорят). Ни один земной фотограф не способен запечатлеть ослепительного ангела, что взмывает со страниц ваших писем».

Танго [15]

Любая анкета на соискание работы обязательно требует таблиц, где по датам расписано, чем вы занимались в течение своей взрослой жизни, и строго запрещает оставлять неучтенные периоды. Я немало бы отдал за разрешение вычеркнуть последние три месяца, когда я служил гувернером в городишке под названием Писконтьют.

У тех, кто написал моему тамошнему работодателю рекомендательные письма, восхваляющие мою ценность, уши сгорели бы от стыда. В каждой анкете на соискание работы имеется небольшое пустое место для заметок, где я мог бы изложить свою версию приключившейся в Писконтьюте истории. Боюсь только, меня не поймут те, кто никогда не видел Писконтьюта. А шансы обычного человека увидеть Писконтьют примерно такие же, как получить при сдаче два флеш-рояля кряду.