Пока смертные спят

– Вот что прифнилось мне нынче ночью, – сообщила Глория. – Я была замужем за тобой, и в доме было полно книг и детей.

Картина явно нравилась ей – но своего мнения о Джордже Глория ничуть не улучшила.

– Ну… – замялся Джордж. – Я… я очень польщен, что приснился тебе.

– Забудь! – сказала Глория. – Я пофтоянно вижу дурацкие фны. И потом, давешний фон был по большей чафти про вфтавные фубы, а не про тебя.

– Вставные зубы? – растерянно переспросил Джордж.

– Замечательные большие вфтавные фубы, – прошепелявила она. – И каждый раз, когда я хотела что-то фказать тебе или детям, они вываливалифь на пол.

– Я уверен, вставные зубы не должны выпадать, – проговорил Джордж.

– Ты бы фмог полюбить кого-то фо вфтавными фубами?

– Конечно, – кивнул Джордж.

– Когда я фпрашиваю, мог бы ты полюбить кого-то фо вфтавными фубами, я не фпрашиваю, мог бы ты полюбить меня. Я фпрашиваю вовфе не это!

– Гхм, – сказал Джордж.

– Ефли мы и поженимся, – сказала Глория, – то вряд ли надолго. Потому что ты не будешь злитьфя как положено, когда я буду плохо фебя вефти.

Наступило долгое молчание, во время которого Джордж сумел-таки понять, о чем говорит Глория. Она считала себя никчемной, потому что никто не любил ее настолько, чтобы беспокоиться о том, хорошо она поступает или плохо. А раз так, она наказывала себя сама. А еще Джордж понял, что станет паршивым священником, если его не будет сердить, когда люди делают с собой такое. Безучастие, стыдливость, всепрощение здесь не подействуют.

Глория просила его полюбить ее настолько, чтобы разъяриться.

Мир просил его полюбить настолько, чтобы разъяриться.

– Замужем или нет, – сказал Джордж, – если ты и дальше будешь относиться к себе как к дешевке, а к земле Божьей как к городской свалке, то я от всего сердца желаю тебе гореть в аду!

Радость Глории Сен-Пьер была сияющей, глубочайшей. Джордж еще никогда в жизни не доставлял женщине – и себе – такого удовольствия. И в своей невинности он предположил, что следующим шагом должна стать женитьба.

Он попросил Глорию выйти за него. Она согласилась. Их брак был удачным. И стал для обоих концом невинности.

Легкие десять тысяч в год [20]

– А, все-таки переезжаешь наконец? – сказал мне Джино Доннини, маленький, свирепого вида человечек, в прошлом – блистательный оперный тенор.

Дни его величия миновали, он разменял седьмой десяток и теперь давал уроки вокала, чтобы оплачивать захламленную квартирку этажом ниже моей и покупать себе скромную еду, вино и дорогие сигары.

– Один за другим мои молодые друзья покидают меня. И как мне теперь оставаться молодым?

– Может, на моем месте поселится кто-то, кому не наступил медведь на ухо, и вы еще рады будете.

– А-а, зато у тебя в голове пение звучит мелодично… А это что за книга?

– Да вот, разбирался на антресолях, маэстро, и откопал школьный альбом из старших классов.

Я продемонстрировал ему раздел, посвященный выпускникам, – разграфленные на клеточки страницы с фото и краткими биографиями. Сто пятьдесят человек.

– Видите? Я не оправдал возложенных на меня ожиданий. Мне прочили будущее великого романиста, а я работаю инженером по техобслуживанию в телефонной компании.

– Ох уж эти американские детки со своими большими надеждами… – Джино был американцем уже сорок лет, но по-прежнему считал себя чужаком. – Вот этот толстый мальчик вознамерился стать миллионером, а эта девочка – первой женщиной на посту спикера палаты представителей.

– Теперь у него бакалейный магазин, а она – его жена.

– Надо же, как низко пали!.. О, а вот и Ники! Я все забываю, что вы одноклассники.

Джино был старым другом отца Ники Марино. После войны Ники пришел к нему заниматься вокалом, а когда я собрался учиться на инженера на пособие для демобилизованных, подыскал мне квартирку в доме, в котором жили они оба.

– Ну, – проговорил я, – зато предсказание для Ники сбылось как по написанному.

– «Пойдет по стопам отца и станет великим тенором», – прочел Джино.

– Или по вашим стопам, маэстро, – ввернул я.

Джино покачал головой.

– Его отец был куда лучше. Ты себе не представляешь. Могу поставить пластинки, ты сразу поймешь – даже в такой паршивой записи, как тогда делали. Таких голосов теперь нет и, наверное, не будет много поколений. Чудо, а не голос. А обладатель его взял и умер в двадцать девять лет…

– Слава богу, он оставил после себя сына.

В маленьком городке, где прошло наше детство, все знали, чей сын Ники, – и никто не сомневался, что он еще прославит свою малую родину. На каждом городском мероприятии Ники должен был исполнить нечто приличествующее случаю. Его мать, далекая от музыки деловая женщина, тратила большую часть доходов от своего бизнеса на уроки вокала и сценической речи для Ники, надеясь воссоздать в сыне образ умершего мужа.

– Да, слава богу, – вздохнул Джино. – Выпьешь со мной на прощание или не в твоих правилах пить после завтрака?

– Ну, мы еще не прощаемся. Я через два дня перееду. Так что выпьем, только в другой раз. Сейчас я пойду, мне надо отдать Ники пару книжек.