Пока тебя не было

Она скучает по Лондону. Скучает так же, как тосковала по Джо. Необъяснимая судорожная боль, из-за которой она едва может говорить. Она никогда не жила нигде, кроме Лондона – до сих пор. Она толком и не знала, что люди обитают где-то еще или хотят там поселиться. Бывают дни, когда она с трудом все это выносит, когда ходит взад-вперед по лестничной площадке, снова и снова, скрестив руки на животе, и голова ее переполнена картинами того, как она спускается по эскалатору на Пикадилли-лейн сырым сумрачным вечером, и зонтики у всех блестят от дождя, как идет привычные десять минут от квартиры до дома матери, как выглядит Хайбери-Филдз в туманный день, какой вид открывается на город с Примроуз-Хилл. Она больна тоской по дому: она теперь знает, что от тоски и в самом деле можно заболеть, расхвораться, обезуметь от жажды. Но к вечеру она всегда приводит себя в готовность, отрешается от горя, прячет его, как уродство, которое нужно скрывать. Волосы зачесать наверх. Накраситься. Ужин на плиту. Она справится с этой работой; она не вернется, она не поддастся, не покажет, что снова побеждена. Моника, не сдавшая на медсестру, бездетная, брошенная мужем, – она такой не будет. Она будет жить в этом доме под шаткой крышей, с плинтусами, которые отстают ночами, с мебелью, погрызенной молью, с неприветливыми соседями. Она будет жить здесь и ничего не скажет.

Гретта сидит за столом с чашкой чая и едва слышным голосом говорит, что не знает, куда он мог отправиться, что всю голову изломала, с чего бы ему так поступать? Что за человеком надо быть, чтобы вот так уйти от жены летним утром и не сказать, куда идешь? Она спрашивала соседей, но его никто не видел, вообще никто, а ведь это уж совсем неслыханно, разве нет?

У Ифы сердце разрывается при виде этого: мать сидит за кухонным столом, такая вдруг маленькая и съежившаяся, такая униженная. Все это так странно, она же вечно суетилась и скандалила из-за всякой ерунды. Мелодрама – ее конек, вспомнить только, как Ифа однажды пришла из школы и обнаружила, что мать ходила в похоронное бюро, потому что нашла на горле узелок. Она знала, что умирает, знала, что вот оно, чувствовала нутром, и ей хотелось, чтобы ее «проводили как положено», в «правильном» похоронном бюро, где найдется время в середине дня, чтобы успели отслужить мессу до и помянуть после, дома. Это было меньшее, что она могла для них сделать. Ифа попросила показать узелок, изучила место возле материнской ключицы и сказала, что это укус насекомого. И только. Странно, думает Ифа, что в первый раз, как Гретте пришлось столкнуться с настоящей бедой, она словно сжалась перед ней, забыла все свои обычные фокусы.

Майкл Фрэнсис думает о том, что Гретта сказала ему то же самое вчера, такими же словами: «совсем неслыханно», «от жены летним утром», «всю голову изломала». Каждый раз, как она произносит этот текст, складывается ощущение, что она раньше этого не говорила, что слова приходят к ней сами собой, будто она только что их придумала.

– В жизни ничего такого от него не ждала, – говорит она.

Вот, пожалуйста, опять. Она то ли хорошая актриса, то ли все забывает. Но какая причудливая избирательная память – помнить все слово в слово, но забыть, что ты их уже произносил. Если она скажет, что он стал куда счастливее с тех пор, как вышел на пенсию, Майклу Фрэнсису придется чем-то швырнуть в стену.

– Дело в том, – произносит Гретта, ставя чашку и устремляя взгляд на Ифу, – что он стал куда счастливее с тех пор, как вышел на пенсию.

Ифа не знает, что сказать, потому что ее здесь не было, она пропустила всю эту историю с пенсией, но она открывает рот, надеясь, что выйдет что-нибудь подходящее. Майкл Фрэнсис, сидевший рядом, отодвигает стул и выходит из комнаты.

– Ты куда? – вслед ему интересуется Гретта.

– Поссать.

– Вот зачем он такое говорит, – жалуется Гретта. – Всем вокруг не обязательно знать.

– Так ты спросила.

Гретта издает выражающий омерзение звучок и машет рукой, точно отгоняя дурной запах.

– Ох уж вы двое.

– Что мы двое?

– Все как всегда, да?

– Что как всегда?

– Вечно вы друг за друга. Даже когда другой не прав.

– Да в чем он не прав? Пошел поссать. Это ведь не запрещено, нет?

Гретта качает головой, точно вдруг решила, что она выше этой ссоры.

– Вечно они друг за друга, – бормочет она, ни к кому не обращаясь.

– Ну, кто-то же должен, – парирует Ифа.

– Это еще к чему?

Майкл Фрэнсис смотрит на трещину у себя на лице в крошечном зеркале в пластиковой раме, висящем над унитазом. Его отец каждый день стоит здесь, именно на этом месте, бреется. Наполняет миску в кухне, потом несет сюда, в туалет под лестницей. «Подальше от суматохи», – объяснил он, когда Майкл Фрэнсис как-то спросил, почему бы не использовать ванну наверху. Бритвенные принадлежности все здесь: бритва, барсучий помазок, банка бритвенного мыла с ямкой посередине, буроватое пятно на бачке, появившееся от эмалированной миски.