Пока тебя не было

Он позволяет себе перевернуться на спину – чертовски узкая кровать, ее делали, явно не имея в виду мужчин ростом шесть футов четыре дюйма – и обнаруживает, что перед ним потолок, который он знает наизусть. Этот, как его, такой изгиб, который закрывает прямой угол, где стены сходятся с потолком, – галтель, что ли? – в три ряда. Мальчишкой он так хотел перевернуть комнату, чтобы ходить босиком по нетронутому белому полю, касаясь проводов, проводить пальцем ноги по галтели. Галтель – так это называется? Муж Моники точно знает. Он просто зверь, когда идет речь о точных терминах, до которых никому другому дела нет. О чем он там разорялся, когда они в последний раз виделись? Слово, которым называются пространство между зубьями расчески. Майкл Фрэнсис, конечно, уже забыл, но тогда хотел сказать: кому какое дело? Кому вообще нужно такое слово?

Мозг продолжает показывать, что его ждет в наступающем дне, по кругу, как лошадки на карусели.

Он в комнате, которая первые восемнадцать лет его жизни принадлежала ему – маленькое помещение, втиснутое между спальней родителей и комнатой, выходящей во двор, которую делили Моника и Ифа.

Отец исчез.

Он поругался с Клэр прошлым вечером: один из тех жутких скандалов, которые заканчиваются тем, о чем и не думал, а оно вздымается перед тобой, как обрыв, о котором не подозревал. Скандал, где слышен отзвук ревущего внизу моря, грохот волн о скалы.

Ему не нужно на работу. Ни сегодня, ни завтра, ни ближайшие роскошные шесть недель, целые шесть недель. Летняя передышка от работы, которая ему отвратительна, на которую он пошел только потому, что пришлось, от работы, которую он считал временной, которую, похоже, совершенно не ценит его жена, не понимая, какую жертву он приносит каждый день, исполняя свои обязанности.

Ифа приехала. Вернулась три года спустя.

Кажется, внезапно замечает он, она задает вопросы по нескольку за раз. Он хмурится, пытаясь понять, о чем они там внизу говорят.

– И что он сказал?

– А больше об этом не говорили?

– А больницы?

– Ну, ты его спросила?

– Ты уверена, что нигде нет?

– Мы с кем-нибудь можем поговорить?

– И больше тебе ничего в голову не приходит?

Как странно, думает он, что не слышно реплик Гретты. У их матери всегда был, как вежливо выразился однажды кто-то из соседей, «очень внятный голос». Этот голос омрачал его жизнь с самого детства. Ему было лет шесть, может, семь, он шел первым в школьном забеге в мешках и вдруг услышал, как Гретта рассказывает, что Майкл Фрэнсис до сих пор мочится в постель. Нужно ли говорить, что то соревнование он не выиграл. На венчании, произнося обет, он слышал, как мать говорит одной из теток Клэр, что знала – он женится молодым, потому что он начал «баловаться сам с собой» в двенадцать. А это вообще-то рановато для «таких-то вещей», разве нет?

Клэр утверждала, что все не так плохо, как ему кажется, что он все принимает слишком близко к сердцу. Но мать всегда ставила его в неловкое положение, всегда выставляла напоказ. Бывало, он смотрел на других матерей на вечере родителей, на воскресных школьных мероприятиях, на уличных праздниках, на крыльце церкви после мессы и думал, почему у него не может быть такой мамы? Стройной, стильной, большей частью молчащей. Почему его мать непременно должна быть такой толстой, так нелепо одетой, такой шумной, бесцеремонной, лохматой – и так стремиться рассказать всем о своей жизни? Его корежило при виде цветастых платьев размером с палатку, которые вечерами строчились на швейной машинке, от того, как ступни выпирают над ремешками туфель, от того, как она предлагала – частенько совершенно незнакомым людям – бутерброд из пластикового контейнера, сосиску в тесте или печенье. Ему от этого становилось физически нехорошо: слабость, жар в конечностях, и что-то сгущалось позади лба. Он настаивал на том, чтобы садиться отдельно от нее в автобусах и поездах, на любых людных собраниях, просто чтобы его никто с ней не ассоциировал.

– Больше ничего не пропало? – спрашивает внизу Ифа. – Хочешь, я посмотрю?

Что произошло, думает он, лежа у себя. Неужели шок из-за того, что ушел отец, повлиял на голосовые связки матери?

Потом ему становится стыдно.

Он стаскивает себя с кровати и идет вниз. Стоя на пороге, он видит, в чем причина кажущейся неразговорчивости матери. Гретта с головой залезла в шкафчик.