Пока течет река

– Это их фантазии, но доля правды в этом все же есть. Мой отец был состоятельным джентльменом, а мать – чернокожей служанкой. Они жили в большой усадьбе и были совсем еще юными, когда зачали меня в любви и почти детской наивности. Многие сказали бы, что впоследствии мне повезло и моей маме тоже. Большинство знатных семей просто вышвырнули бы ее за дверь, но мой отец этого не допустил. Думаю, он искренне хотел на ней жениться, но о таком браке, конечно же, не могло быть и речи. Однако люди в этой семье были достаточно сострадательными, и они поступили наилучшим, с их точки зрения, образом. Маму оставили в доме и хорошо о ней заботились вплоть до моего рождения и еще какое-то время после него, пока я не был отнят от груди. Затем ее отправили в другой город и устроили на приличную работу, так что ей вполне хватало на жизнь, а через несколько лет она вышла замуж за человека своей расы. А меня поместили в приют для детей, которые по разным причинам не могли жить со своими семьями, но получали от этих семей денежное содержание. Потом я учился в школе. В хорошей школе-интернате. Таким образом, я рос как бы на пограничье двух семей, богатой и бедной, белой и черной, не считаясь полноценным членом ни одной из них. В результате я так по-настоящему и не узнал, каково это – жить в семье. Большинство моих детских воспоминаний связано со школой, но и своих родителей я помню тоже. Два раза в год отец приезжал за мной в школу, и мы проводили весь этот день вместе. Помню, как однажды я залез в его карету и очень удивился, застав там еще одного мальчика, гораздо младше меня. «Как тебе этот малыш, Роберт? – спросил отец. – Пожми руку своему брату!» Что за день был потом! Помню зеленые лужайки в каком-то парке – что это было за место, увы, не имею понятия. Я без конца играл в мяч с моим братом – как же он приплясывал от радости, пару раз поймав мои подачи! Никогда этого не забуду. Потом я учил его лазать по деревьям: показывал, за что хвататься и куда ставить ногу, а отец в это время стоял внизу, чтобы поймать нас, если сорвемся. Дерево было не очень большим, но и мой брат был совсем маленьким. Мы оба были слишком малы, чтобы осознавать разницу между нами, но я начал кое-что понимать сразу после того, как мы вернулись в школу и я вылез из кареты, а они вдвоем уехали в место, которое называли «нашим домом». Не знаю, что случилось впоследствии, но я больше этого мальчика не видел, хотя знаю его имя – как знаю и то, что есть другие братья и сестры, родившиеся позже. Возможно, отец опасался, что мы слишком сблизимся и об этом станет известно людям его круга. Или просто взял и передумал. Как бы то ни было, я своего брата больше не видел. Сомневаюсь, что он вообще меня помнит. А может, и не ведает о моем существовании. Такова семья моего отца.

Что касается мамы, то в ее семье я не чувствовал себя совсем чужим. Мне разрешали ненадолго приезжать к ней на каникулах. Хорошо помню эти визиты. Их дом был полон движения, разговоров, смеха и любви. Она была мне настолько хорошей матерью, насколько решалась проявлять материнские чувства: много раз, обнимая, говорила, как она меня любит, но я не привык к такому обращению и не знал, что ей сказать в ответ. Даже ответные объятия у меня толком не получались. Ее супруг тоже был неплохим человеком, хотя вечно одергивал моих братьев и сестер, веля попридержать язык в моем присутствии. «Роберт не приучен к вашей дикой тарабарщине», – говаривал он, когда наше общение становилось чересчур оживленным. Мне всякий раз было жаль покидать этот дом. Я надеялся, что в следующий раз мне позволят там остаться навсегда, и потому очередной отъезд всегда был для меня большим разочарованием. Потом я заметил, что с каждым новым визитом все меньше и меньше похожу на моих братьев и сестер. И настало время, когда эти визиты – и без того уже редкие – прекратились совсем. Какого-то внезапного разрыва отношений не было. Никто не говорил, что впредь я туда больше не поеду. Просто визиты отменялись несколько каникул подряд, и у меня возникло ощущение, что с этим покончено. На границе между мной и моими братьями и сестрами выросла глухая стена.