Пока цветет лотос

Этот взгляд тоже ни с каким другим не спутаешь, хотя Вадим быстро гасит вспыхнувший в глубине зрачков огонек. «Я тебе это припомню», – называется взгляд. Но у меня есть весомый аргумент для сохранения наших отношений дружескими и деловыми: деньги.

– Я заплачу тебе, сколько скажешь, – поспешно говорю я.

– Какими деньгами? – усмехается он. – Твоей зарплаты не хватит.

– У меня есть драгоценности, подаренные Андреем. Шубы. В конце концов, есть кредитка, куда муж набросал денег.

– А как же принципы?

– Глупо из-за принципов садиться в тюрьму.

– У тебя странная логика, Стеша. Помесь женской и детской. По сути, ты – взрослый ребенок. И в то же время красивая женщина, – Вадим вздыхает. – Я постараюсь с этим справиться. Нет так нет.

Я, заметно приободрившись, спрашиваю:

– Как мы будем меня спасать?

– Я попробую поговорить с твоим мужем.

– Поговорить с Андреем?!

– А у нас есть другой выход? Если он захочет тебе помочь – это уже полдела.

– С какой стати Воронцову мне помогать? Я же убила его любовницу.

– Поверь, я найду аргументы, достаточно весомые. Лучше, наверное, сделать это прямо сейчас. Дай мне номер его телефона.

– У тебя нет номера его телефона?! Ты же за ним следил!

– Дай мне тот телефон, по которому с ним говоришь ты! – злится Вадим.

– Ах да…

Я покорно диктую номер.

– А теперь выйди на кухню.

– Почему?

– Тебе не надо этого слышать. Мы будем говорить по-мужски.

Я сразу пугаюсь, потому что прекрасно знаю, что такое мужской разговор. Во всяком случае, мужской разговор по Воронцову. Результат – гипс. Хотя по телефону-то руку не сломаешь. Но мат мне тоже не хочется слушать. А матерится Воронцов мастерски. Сколько уж раз я зажимала уши! Поскольку Вадим – бывший мент, не сомневаюсь, что и у него богатый арсенал. Мне лучше этот разговор пропустить, Вадим прав.

Я иду на кухню и закрываю дверь. Пару раз все же порываюсь подслушать, но Вадим говорит тихо. «Она теперь моя клиентка». «Да, есть свидетель». «Подробности при встрече». Дальше совсем тихо, а потом отборный мат, так что я шарахаюсь от двери. Вадим заходит на кухню минуты через три.

– И что? – жалко улыбнувшись, спрашиваю я.

Словно в ответ на мой вопрос приходит эсэмэска от мужа: «Заночую на даче».

– Вот, – я показываю Вадиму мобильник.

– Может, позвонишь ему? – Тяжелый взгляд, исподлобья.

– Я боюсь!

– Но хотя бы ответь.

– Да, конечно, – я торопливо набиваю: «Ага». И тут же начинаю себя ругать. Что это за «ага»? Будто я на него и не злюсь вовсе! Но больше я ничего не могу вымучить, мой богатый словарный запас словно бы иссяк после убийства Людмилы.

– Я отвезу тебя домой, – вздыхает Вадим.

– Домой?

– У меня нет раскладушки. А делить постель со мной ты не хочешь. Выбирай: либо мы любовники, либо…

– Либо, – поспешно говорю я. – Вези домой.

– Как скажешь, – он как-то странно улыбается.

Эту улыбку я поняла потом, потому что я овца тупая. Мне еще долго разбираться с мужскими улыбками. Я понимаю, когда они злятся, мужчины. Понимаю, когда орут. Когда одежду срывают, тоже понимаю. Но эти их улыбки! Это нечто! Как-нибудь потом я их обязательно классифицирую, чтобы остальным моим соплеменницам не попадать впросак. Женщина должна понимать: когда мужчина улыбается, ей надо не расслабляться, а, напротив, напрячь мозги и занять боевую стойку. А то получится, как со мной. Поняла бы я раньше улыбку мужа – не оказалась бы в спальне у Людмилы.

Вот и Вадим… Он улыбается, хотя я отказалась делить с ним постель. А должен рыдать? Черт, я совсем запуталась!

Едем мы недолго, хотя едем в центр. Пробки почти уже рассосались. У нас-то с Андреем квартира шикарная. В «сталинке», почти в самом центре. Воронцов расселил коммуналку, чтобы заполучить эту квартиру. На кой черт нам столько комнат, лично я не знаю, мне только лишняя морока везде прибираться. Отношения с прислугой у меня особые, муж презрительно говорит:

– Непонятно, кто у кого в услужении, ты у домработницы, или домработница у тебя.

Действительно, к приходу Марины я стараюсь успеть сделать как можно больше. Потому что она умеет вздыхать. Между прочим, тоже наука.

– Ой, Стефания Алексеевна, диван какой грязный! Что это вы с ним делали? – Глубокий вздох, начинающийся с буквы «о».

Или:

– Ух, мамочки, посуды-то грязной сколько! – на этот раз на букву «у». Гласных в русском языке много, на каждую комнату хватит, даже на кухню. Так что к приходу Марины я стараюсь помыть посуду и пропылесосить диван. А также постирать и погладить постельное белье, отдать в химчистку костюм супруга, надраить ему ботинки и, разумеется, наготовить еды. Только бы Марина поменьше вздыхала.

Когда Воронцов, отдавая ей деньги, спрашивает:

– Что сделала?

Марина начинает тараторить:

– Вы ж сами видите, Андрей Ильич: посуда чистая, в комнатах не пылинки, борщ на плите, а вон висит ваш костюмчик, без единого пятнышка…

Что касается меня, то я в этот момент молчу и смотрю в пол.

– Степанида? – поворачивается ко мне Андрей.