Пока цветет лотос

Мне хочется спросить: «А вы не видели сегодня Воронцова?» Вдруг Андрей с утра решил позаниматься фитнесом? Мне очень хочется знать, где сейчас муж? Но я представляю себе, как это будет выглядеть, если я спрошу «где Воронцов?» у хозяина фитнес-клуба!

– …а кто меня заменит, Александр Иванович?

– Скорее всего, Вика.

– Это хорошо.

Весь день я лежу в постели, будто и в самом и деле больна. У меня ощущение, что я повисла на веревке между небом и землей или, скорее, между раем и адом. Причем рай, он очень земной. Это просто наша с Андреем квартира и жизнь в ней, как раньше. Я мечтаю, как было бы хорошо, если бы я не стала его выслеживать, не поехала бы домой к Людмиле, не стреляла бы в нее… Почему до сих пор не изобрели машину времени? Хотя бы радиусом действия в одни сутки. Всего одни. И я бы успела. Я бы вернулась во вчерашний день, позвонила Вадику и сказала:

– Да, я передумала.

И все.

Входная дверь хлопнула неожиданно, хотя я весь день этого ждала. У меня еще оставалась надежда, что это Степан Андреевич, у которого есть ключи. А что? Маму решил проведать. Хотя он этого никогда не делает без предварительного звонка.

Муж стоит на пороге нашей спальни. Я невольно сжимаюсь в комок и натягиваю на голову одеяло. Сейчас Андрей будет орать и бить меня. Но он молчит. Просто стоит и молчит.

– Андрей? – Я робко выглядываю из-под одеяла.

У него такой вид, будто он видит меня впервые.

– Где ты взяла пистолет?

– У тебя в сейфе.

– Так. А куда ты его дела после того, как… – он недоговаривает фразу и невольно морщится.

– Бросила в воду.

– Значит, правда.

– Прости меня. Я не хотела.

– Не хотела?! – Он впервые повышает голос. – Да ты… – он вдруг пятится назад.

Я вскакиваю с постели.

– Не подходи… – он смотрит на меня с ненавистью.

– Андрей, я виновата, но…

– Я сказал: не подходи.

– Ты, наверное, есть хочешь?

– Что?

– Я разогрею.

– Я ничего не хочу.

У меня ступор. Воронцов не орет. Не матерится. Не хочет есть.

– Ты разговаривал с Вадиком, да?

– Еще и Вадик? – Он брезгливо морщится. – Я вижу, ты с мужчинами на «ты». Со всеми.

– Нет. Просто мы…

Я не знаю, что сказать. Выслеживали тебя? Прятали вместе оружие? Удирали с места преступления и потому теперь на «ты»?

– Ты ведь тоже виноват, – нахожу я наконец нужную фразу.

– Что?!

– Эта твоя Света. Другие женщины.

– Ты ревнуешь, что ли? Так это твоя ревность – причина того, что вчера случилось? И не только вчера?

– Да.

– А пистолет-то зачем? Хотя… После того, как ты меня ударила… Я не понимаю: с кем я жил все эти годы? Ты притворялась, что ли? Овцу из себя изображала. Хорошую такую девочку. Глупенькую, наивную, влюбленную в своего мужа. А я ведь верил! Вот дурак!

– Я и в самом деле тебя…

– Замолчи! – обрывает меня муж и уходит на кухню.

Я стою в огромном холле, переминаясь с ноги на ногу. Ноги мои босы, но я не чувствую холода. На стене, прямо передо мной висит картина. Я ее все-таки повесила. Второе сверло оказалось прочнее. Это абстракция, я купила ее на выставке в краеведческом музее, у себя на родине. Раз я буржуйка недорезанная, мне надо поддерживать малоимущие таланты. Я частенько принимаю участие в благотворительных аукционах, жертвую деньги в разные фонды и помогаю больным детям. Материально, но и в больнице могу подежурить, если что. И это не притворство. Можно сказать, что я впервые оступилась. И то: я ведь не хотела ее убивать! На курок я нажала в пылу борьбы. Неужели Андрей этого не знает?

Я упорно смотрю на стену, где рукой провинциального художника изображены какие-то спиральки, завитушки и завихрения. Картина называется «Любовь». Не знаю, что меня в ней так зацепило, раз я именно ее купила? Увидела свою судьбу? Меня и в самом деле подхватил какой-то вихрь. И несет, несет…

– Иди сюда, поговорим, – раздается из кухни голос мужа.

Я опрометью бросаюсь туда. Андрей сидит за столом, выложив на него свои тяжелые кулаки. «Может быть, все-таки ударит?» – думаю я с надеждой. Бьет – значит, любит. Это значит, что наши с ним отношения сдвинулись с мертвой точки. Я опять овца, которую надо учить, а не притворщица, о которую даже руки марать неохота.

– Садись, – он кивает на стул напротив.

Раньше бы он сказал:

– Ты почему босиком? Простудиться хочешь? А ну немедленно марш за тапками!

Но теперь он этого словно не замечает. Он больше обо мне не заботится. Я уныло бреду к стулу и сажусь на него, поджимая ноги. Хотя полы у нас на кухне с подогревом. Но меня со вчерашнего дня знобит.