Пока ты пытался стать богом… Мучительный путь нарцисса

– Почему ты так об этом волнуешься? – Машка смотрит слегка встревоженно и еще крепче сжимает Ромкину руку.

– Потому что я была там вчера. И потому что я дружу с этой семьей. Не только с этим влюбленным придурком, но и с его женой, девчонками. И вчера Валюшка была «в руинах». И я боюсь, что она сойдет с ума или покончит с собой, и Катюшка боится, она даже в школу сегодня не ходила, боялась ее оставлять одну. Рома, ты должен сегодня прийти домой. Ты просто обязан. Я прошу тебя.

– Хорошо, я приду. Может, и ты со мной? Валюшку успокоишь, если что…

– Ну уж нет! Это твоя семья! С меня и вчерашнего вечера хватило! Валюшка в мою голову чуть кружку не запустила, ты можешь себе представить, как ее надо разозлить?! А все из-за тебя! Я ей сказала, что у тебя кто-то есть, но скорее всего это все у тебя не так серьезно. Давай-ка сам теперь. Уже и так ты меня подставил, поделившись своим секретом. И почему на этот раз для своих донжуанских целей ты еще выбрал мою однокурсницу? В Москве несколько миллионов женщин, а ты выбрал именно Машку! За что мне это?!

В студенческие времена Машка особенно ничем не блистала. Умом, во всяком случае. Однако она всегда была окружена поклонниками. В нашем сообществе им практически неоткуда было взяться. А у Машки поклонники были. Всегда. Чем она их брала? Красотой? Обаянием? Не знаю. Я всегда рядом с ней чувствовала себя не в своей тарелке. Возможно, оттого, что я вообще в те времена себя не осознавала, ходила тенью, если не тенью отца Гамлета, то уж тенью невоплотившейся Себя точно.

Сейчас, вколачивая асфальт в землю, я двигалась по направлению к метро и вспоминала то чувство, которое охватывало меня рядом с ней. Ощущение интриги, недосказанности из серии: «Говорит не то, что думает, думает, не то, что чувствует, имеет какую-то скрытую цель, ради этой цели будет делать нужное лицо».

«Она, пожалуй, красива, – с досадой думала я, – особенно сейчас, с этими светящимися глазами, с этой таинственной улыбкой. Могла бы и постареть за столько-то лет!» Как глупо я себя веду. Она очевидно хороша и стала еще лучше. Годы только отточили в ней шарм, придав ей едва уловимое, но стойкое ощущение стиля, уверенности, успеха. На «совершенство», конечно, не тянет. Но Валюшке, безусловно, составляет конкуренцию и точно ее побеждает по самому важному параметру: Машка – само воплощение женщины, а Валюшка – воплощение матери. Принц наш, видимо, подрос. Сейчас впервые со всей очевидностью во мне поселилось ощущение надвигающейся на Ромкину семью неотвратимой катастрофы.

Он уйдет. Он бросит их точно. Лизка все выдержит, Катюха скиснет, Валюшка… Даже трудно представить, как она все это переживет. Она любила Ромку, казалось, еще до того, как они встретились, а, может, и до того, как они родились, с начала времен. Она не только его любила, как любит женщина. Она боготворила его, поместив его в центр вселенной, и всю свою жизнь выстроила вокруг этого божественного солнца. Теперь солнце погасло. Точнее, переместилось в другую вселенную. И для нее, Валюшки, сейчас, безусловно, происходит катастрофа вселенского масштаба. Возможно ли предотвратить этот семейный армагеддон? О, как же противно ощущать свое полное бессилие! Ну почему люди вдруг влюбляются? Зачем им это? Звонок вырвал меня из плена мрачной философской мути.

– Ты видела его? Как он?

– Видела, Валюш, придет сегодня.

– А что сказал-то? Что сказал тебе?

– Говорил, что боится тебя расстраивать, что переживает, поэтому не шел. Но сегодня придет точно. Извини, дорогая, я в метро захожу, перезвоню тебе вечером. Держись, милая. Пока.

Осень, отплакав дождями, теперь шептала о потерях, гоняя ветром опавшие листья. «Все когда-то заканчивается. Все проходит. Время терять», – шуршали листья, прощаясь с каждым из нас, и радуя наш слух своими шорохами. Тогдашняя осень с грустью ставила золоченый крест на благополучии так любимой мной семьи. Валюшка, отлежав три недели в клинике неврозов, вернулась оттуда окончательно погасшей и сдувшейся, как будто душа нашла в ее теле отверстие и через него вылетели радость, энергия и сама жизнь.

Елизавета поначалу развернула борьбу за сохранение семьи и возвращение блудного отца на родную кухню, но вскоре примирилась с поражением, когда натолкнулась на его жесткие реплики: «Это моя жизнь, дочь, и мне решать, что в ней делать. Ты не можешь указывать, как и с кем мне надлежит жить».

Смирившись через какое-то время, будучи совсем еще, по сути, девочкой, Лиза взяла на себя ответственность за финансовое обеспечение семьи, уговорив бабушку найти для нее какую-нибудь вечернюю работу. По-прежнему влюбленный в острой форме, Ромка отдавал семье какие-то гроши, ничем разумным, по-моему, это не объясняя. Валюшка не могла работать, проводя недели на больничном. Катюха по мере возможностей ухаживала за матерью, в основном следуя за ней взглядом, полным тревоги, горечи и грусти.