Пока ты пытался стать богом… Мучительный путь нарцисса

– Ее отец ушел из семьи, а ее мать собирается уходить из жизни. Есть, по-твоему, разница? Ромка – сволочь! Мы с тобой уже поняли это. Сколько еще мы будем всего списывать на его сволочизм? Теперь твоя жизнь не зависит от этого сукиного сына. Теперь ты должна сама с ней управляться. И еще раз повторяю: ты вправе захотеть умереть. Но прежде чем ты решишь, хорошо подумай, каково будет твоим дочерям. И еще: если ты своим раком думаешь Ромку разжалобить и вернуть, то даже не думай, из-за этого он никогда не вернется! Не суди о нем по себе. Он всегда был слишком эгоистичен и всегда не был способен заботиться о другом, и ты, как никто другой, отлично это знаешь. Если он когда-нибудь и вернется, то только к сильной и интересной женщине, а не к умирающей развалине!

Этот разговор стал только началом той борьбы, которую мы, на троих с девчонками, развернули в этих давно потерявших всякий уют и радость стенах. У каждой из нас было свое оружие: Катя плакала и умоляла; я злилась, кричала и убеждала; Лиза со всеми материнскими доводами соглашалась, брала мать за руку и вела на обследование. Врачи по-прежнему настаивали на срочной операции, но при этом говорили хорошо известные всем нам истины: «Если она не захочет жить и бороться с болезнью, никакая операция рак не остановит».

И все-таки чудо случилось – через несколько, показавшихся нам вечностью дней Валюшка проснулась однажды утром и сказала оторопевшей Катюшке: «Я буду жить дочка, прости меня. Я сделаю операцию и буду жить». Елизавета, не веря ушам своим, побежала договариваться с Королевой о лучших врачах и лучшем лечении.

– Я всегда недолюбливала твою мать. Считала ее недостаточно образованной, простоватой и невежественной. А сейчас думаю, что была не права. Эта недалекая женщина очень любила моего сына. Быть способной на такую любовь – это уже немало. Я, во всяком случае, таких чувств так и не испытала. Отдать всю себя кому-то – так прекрасно, хоть и есть в этом что-то болезненное, согласись. Вот видишь, что вышло… Но сейчас рак груди вполне неплохо лечат, так что не переживай, Елизавета: вылечат твою мать. Она еще и второй раз замуж выйдет, такие, как ни странно, быстро находят себе мужей.

Потянулись долгие дни, в течение которых все вокруг, казалось, втянулось в мрачное противоборство: февраль с мартом, здоровье с болезнью, жизнь со смертью. Весна то отступала в природном армрестлинге, позволяя зиме заваливать Москву снегом, то побеждала, заливая ее солнцем. Так и Валюшка: то бодрилась, и мы все вместе радовались успешно проведенной операции, то теряла волосы, а с ними и надежду. За это время Лиза похудела до офисно-королевских стандартов, черты заострились, и на лице проступила совсем недетская усталость, которая делала ее похожей на тридцатилетнюю женщину, каковой она, возможно, и являлась, если сложить в годы все пережитое ею за последние месяцы.

Катя, наоборот, приободрилась. Материнские слова «я буду жить» как будто сотворили с ней чудо, и теперь она верила в них с редкостным упорством, поддерживая нас даже тогда, когда наша вера слегка затухала и вот-вот готова была угаснуть. Эта пигалица нашла все, что могла, об этом виде рака и стойко встречалась с любыми последствиями этой изнуряющей борьбы. «Химиотерапия – это тяжело. Но мама справится. Она – сильная». Дочь, казалось, была готова ко всему, лишь бы только мама продолжала бороться.

В один из дней Валюшку навестила сама Королева. Бедная наша больная невероятно растерялась, она понятия не имела, о чем можно говорить с этой женщиной, которую она так много лет боялась и чьего расположения так безнадежно добивалась. Королева тоже немного волновалась, но держала себя в руках. И хоть их встреча больше походила на светский визит, с участливыми вопросами о состоянии здоровья, сдержанными выражениями сочувствия и подбадривающими словами, но шикарный букет, оставленный на больничной тумбочке, несколько книг в красивой оберточной бумаге и едва уловимый аромат ее духов убеждали Валюшку в том, что это не сон: Королева была здесь и пыталась поддержать ее – ту, которую она столько лет открыто презирала.

– Может, и Ромка вернется… Как думаешь? – спросила она меня почти сразу после того, как за важной визитершей закрылась дверь.

– Ты все еще ждешь?

– Жду, как не ждать? Если даже мать его проявила такое участие, он-то мог бы хоть раз прийти.

– Ты ждешь, что придет, или ждешь, что вернется? Это все-таки разные вещи.

– Да, ты права. Мне почему-то кажется, что если он придет, то останется, не сможет нас покинуть. Ты, как всегда, права, я опять меряю по себе. Я бы никогда не покинула его, больного. Я бы вообще с ним никогда не расставалась, – ее вымученная улыбка больше походила на гримасу. Валюшкино лицо от болезни стало серожелтым.

– Если ты вправду хочешь, чтобы он навестил тебя, я могу его привести. Попытаться, во всяком случае. Но мне кажется, что ты сейчас не в лучшей форме. Ты же не хочешь, чтобы он остался с тобой из жалости.