Пока ты пытался стать богом… Мучительный путь нарцисса

В Ромкиной медленно седеющей голове никак не могла окончательно обосноваться мысль, что его бабули уже нет. Та всегда ему казалась вечной, неизменной, некой константой, которая остается всегда, несмотря ни на что, как бы ни изменился весь остальной мир. Бабуля-ангел всегда должна быть где-то, в далеких Лисьих норах, хлопотать на кухне, рассказывать сказки, топить баню, хранить его, Ромку, от всех невзгод и несчастий. Без нее холодела спина, как от сквозняка. Не на кого опереться. Не для кого жить. Никому не нужен.

Но ведь он не видел ее годами. Даже десятилетиями не-звонил-не-писал-не-приезжал! Неужели он жил для нее? Неужели она была его опорой? Нет… как будто. Тогда почему так паршиво от того, что маленькой старушки больше нет? Наверное, потому, что именно для нее он был особенным, исключительным, уникальным, неизменно любимым. Любимым ежеминутно той любовью, что не требует доказательств и подтверждений.

И еще: казалось, что эта, в общем, малограмотная женщина как будто знала какую-то очень важную тайну про него самого, про Ромку. Знала, пока была жива. И вот отныне эту тайну никогда не разгадать. Не выведать то, о чем необходимо знать ему, особенно теперь. Почему теперь? Теперь особенно важно, совершенно необходимо. Потому что без разгадки этой тайны его жизнь как будто расползалась по швам. Расползалась, как много лет ношенные и неоднократно стиранные штаны. Но… ведь у него все хорошо. Работа, зарплата, Машуня, девчонки, все хорошо. Что-то пониже горла никак не соглашалось с тем, в чем голова была вполне уверена. Все хорошо…

Ромка, уныло опрокидывая рюмку за рюмкой, давно не слушал раскрасневшегося отца, который упоенно рассказывал байку за байкой по сути только себе самому. Катюха давно спала, переполненная деревенским воздухом и впечатлениями, а Ромка на весь оставшийся вечер ушел в себя. Интеллектуальным запросам нашего Кая соответствовал далеко не каждый собеседник, а вежливым и корректным по отношению к другому он мог быть только в исключительных случаях. Общение с отцом к таким случаям не относилось. Бабушкин кот Жулик, вальяжно развалившийся на окне, и тот с большим интересом внимал речам бывалого журналиста.

Отец, с которым Ромка виделся весьма эпизодически, вызывал у него что-то сродни душевному скрежету: какой-то компот из стыда, жалости и смутного желания отречься. Страдания вызывало почти все с ним связанное: красное, раздобревшее лицо, расплывшаяся фигура, дурацкие пасторальные речи, провинциально-интеллигентская витиеватость высказываний, вечная готовность к заботе, поддержке и дружелюбному контакту. За всем этим Ромке мерещилась простоватость, недалекость, слабость. «Неудачник… Мой отец – неудачник. – В это не хотелось верить. – Ведь если он – неудачник, значит и я?.. Нет. Только не я».

Провожало бабулю столько людей, сколько никак не могло жить в пустеющих Лисьих норах. Чуть позже изрядно полысевший Колька прояснил ситуацию: хоронить собралась вся округа, некоторые даже приехали из города. Люди толпились возле свежевырытой могилы, кто-то плакал, а кто-то улыбался вновь пришедшим, все это больше походило на сбор единомышленников, чем на похороны. Ни старушечьих причитаний, ни скорби, светлая печаль и радость от встречи. Как будто даже своей смертью бабуля никого не хотела огорчать. Все сделала так, чтобы ее похороны были не унылой прощальной церемонией, а поводом для новой встречи старых друзей.

Ромка почти никого из этих людей не знал, возможно, поэтому ему было так трудно с самим собой, так нестерпимо одиноко: с одной стороны, он хотел, чтобы все эти люди немедленно ушли, потому что это его Ангел, и он один должен прощаться и хоронить. Его Ангел умер, как они могут при этом присутствовать, как они могут радоваться или плакать?! И вообще, что они знают о бабе Маше? Что они могут знать? С другой стороны, ему становилось жутко при одной только мысли о том, что все, связанное с похоронами, пришлось бы делать ему самому. Остаться один на один с этой сухой старушкой в маленьком, почти детском гробике, смотреть в ее умиротворенное, но такое малоузнаваемое лицо и прощаться… Как все-таки хорошо, что все они здесь.