Пока ты веришь

— Не нужно было говорить, да? Просто не хотел, чтобы ты себе всякие ужасы придумывала.

Или выговориться хотел. Бывает, давит что-то на сердце, и молчать силы нет. Но и сказать не всегда духу хватит…

— Все равно это — дело прошлое. У меня и бумажка есть про то, что я в своем уме, все столичные доктора подписались.

Снова смеется.

— А проклятье? — Эби выкрутилась все-таки, подняла на него мокрые глаза.

— Проклятье? — Улыбка застыла на его губах как приклеенная. — А что с ним станется? Тоже при мне. И на это бумажка есть, от тех же докторов. По-научному — три листа записей. Мозговая опухоль… тра-та-та… извлечению не подлежит… тра-та-та… профилактика, режим, воздержание… Чушь собачья, неинтересно. Да и поздно уже… Во всех смыслах поздно. Пойдем-ка, я тебя в комнату отведу. Бояться не будешь после моих рассказов?

Поднялся со ступенек, ее поднял.

Ручку какую-то вниз потянул, и темно стало.

И в коридоре темень.

И в комнате у нее…

— Хочешь, лампу тебе зажгу? Со светом не так страшно.

— Не нужно.

Потому что неправда — со светом страшнее.

А так…

Так хорошо.

Руки теплые. Дыхание жаркое. Губы растрескавшиеся…

— Эби, ты… знаешь же, так не считается…

Не считается. Потому что сама.

Значит, второй поцелуй все равно должна будет.

Потом.

Все долги потом.

И ему. И Творцу в храме свечку — золоченую, по полрейла штука… Чтобы сразу за все…

За поцелуи, которые не в счет.

За покрывало, на пол соскользнувшее.

За шепот горячий… свой ли? Его?

За страх, лишь на миг вернувшийся и сгинувший в темноте…

Все лотом.

А сейчас только губы жадные… Ее? Его?

Пальцы, в волосах запутавшиеся…

Щетина колючая — по шее, по груди…

А простыни холодные отчего-то. Упала голой спиной — как в сугроб. Вздрогнула… Но не успела замерзнуть: накрыло сверху теплом. И огонь внутри на это тепло отозвался…

И забылось все вдруг… На мгновение? На вечность?

И светло стало… Тьма вокруг, глаза зажмурены, а ей светло… И так… так… так…

Вцепилась в мокрые его плечи, выгнулась, застонала… И вскрикнула тихо. Не от боли — от обиды, наверное. Словно было что-то, должно было быть… Но мимо прошло, лишь едва коснувшись…

Нет, не заплакала. Просто слезы сами собой из глаз покатились. А губы, родные, нежные, со щек эти слезы снимали. И щетина кололась. И уши горели от незнакомых ласковых слов…

После — вода из лейки под потолком. Текла по лицу, обжигала холодом кожу…

Полотенце пушистое, мягкое.

И опять поцелуи… Тоже не считаются?

Ну и пусть.

Главное, что на сердце легко. Хорошо. Ему. Ей…

Спокойно и тепло…

Холодно стало под утро.

Пусто.

Плечи озябли, оставшись без защиты горячих ладоней.

А когда скользнул по спине сквознячок от открывшейся двери, Эби открыла глаза и села на кровати, спросонья не понимая еще, было все это или ей только приснилось…

Было.

Она поспешно укуталась, и несмело, прячась за упавшими на лицо волосами, подняла глаза на вошедшего в комнату мужчину.

Эйден, уже полностью одетый, причесанный и даже побритый, стоял у кровати и смотрел на нее… И от этого взгляда в груди защемило — чужой, холодный. Захотелось под землю провалиться, а еще лучше — умереть на месте…

— Вот. — Он бросил на постель какой-то сверток. — Ровно десять тысяч. Но можешь пересчитать.

И вышел.

А она еще долго сидела.

Минуту. Пять. Десять…

Потом бросилась снова под лейку.

Рвала волосы, терла лицо, глотала слезы вперемешку с мыльной водой и царапала в кровь плечи, понимая, что никогда от этого не отмоется…

Казалось, мир должен был рухнуть, но даже не пошатнулся.

Все как всегда.