Пока ваш подросток не свёл вас с ума

Кстати, позвольте представить вам семью Буп и их милую дочку Бетти[8]. Мистер и миссис Буп когда-то были приятными людьми. Теперь это не так. Они оставили попытки быть приятными уже лет сто назад, когда их дочери стукнуло тринадцать. Раньше она была принцессой, да и сейчас оставалась ею… М-да, принцессой тьмы. В следующей главе мы поговорим об этом подробнее, а пока… Скажем, в доме семьи Буп всё шло не так уж гладко.

Миссис Буп начала рыдать еще до того, как я закончил свою занимательную небольшую вступительную речь. Мистер Буп выглядел несколько смущенным и… сдавшимся. Я попросил их рассказать о Бетти, и это было похоже на то, словно я вскрыл фурункул скальпелем. Из них так и хлынуло.

«Раньше она была такой милой, — говорила миссис Буп, и я слышал боль в ее голосе, как будто она была ранена. Конечно, она была ранена. По-настоящему, жестоко и глубоко. — Не знаю, что случилось. Она стала такой …ужасной, такой злой».

Мистер Буп грустно кивал. Он выглядел потрясенным, рассерженным и в то же время убитым горем. Он тонул в непонимании, сбитый с толку дочерью, которая разве что только не плевалась зеленой кислотой, вращая головой на 360 градусов и разговаривая по-арамейски. Мистер Буп старался помочь жене, измученное сердце которой было разбито на тысячи кусочков.

Они рассказали мне обо всех обычных приемчиках, всех причиняющих боль, грязных, жестоких вещах, которые с пугающей легкостью вытворяют девочки в этом возрасте. Бетти превратилась в кошмар, и родители не могли понять почему. Я позволил им выпустить пар и, дождавшись подходящего момента, включился в разговор.

«Она когда-нибудь называла вас сукой?» — спросил я миссис Буп.

Она грустно кивнула.

«Долбаной сукой?»

Снова печальный кивок.

«Долбаной злобной сукой?»

Миссис Буп слегка приободрилась.

«Нет», — ответила она, и в ее голосе зазвучала надежда.

Я махнул рукой: «Не волнуйтесь, скоро назовет».

Маленький пузырь надежды лопнул с тихим, едва слышным хлопком.

«Думаю, нужно рассказать вам о сумасшедшем дядюшке Джеке», — сказал я.

Родители Бетти, казалось, были обеспокоены тем, что я собираюсь рассказывать им о своем спятившем родственнике. Но я не собирался.

«Представьте на секунду, — сказал я, — что вся ваша семья собралась и решила, что сумасшедший дядюшка Джек будет жить с вами. Никто больше не желает иметь с ним дело, потому что он безумен и пахнет мочой, и они подсунули его вам».

Мистер и миссис Буп внимательно слушали.

«А теперь представьте, что вы сидите и смотрите вечером телевизор. Начинается реклама, и вы оборачиваетесь, чтобы спросить сумасшедшего дядюшку Джека, не хочет ли он чашечку чая. Он смотрит на вас с минуту, а потом начинает прыгать. „Да пшел ты! — вопит сумасшедший дядюшка Джек. — Точняк, блин, ты сука, долбаная сука…“ — и мчится в свою комнату в подвале, извергая проклятия. Ну что, это испортит вам вечер или вы просто подумаете: „Ох, сумасшедший дядюшка Джек снова бесится, ничего удивительного“?»

Миссис Буп пожала плечами: «Наверное, я подумаю, что он псих, и не стану переживать».

Я глубокомысленно кивнул (а это не так уж просто): «Вы примете это на свой счет?»

«Нет».

«Будете ли вы задумываться о том, прав ли старый, безумный, вонючий дядюшка Джек? Начнете ли искать в себе причины его поведения?»

«Нет».

«Так почему, — спросил я, — вы расстраиваетесь, когда Бетти ведет себя как дядюшка Джек?»

Она пожала плечами: «Когда вы так об этом говорите… даже не знаю».

«Считается, что период полового созревания — одна из ступеней развития, — продолжал я, — но это миф. На самом деле это больше похоже на психическое расстройство».

И тут миссис Буп впервые рассмеялась.

«Когда я был подростком, — сказал я, приводя в качестве примера собственное безумие во время полового созревания, — мы с братом не на шутку дрались из-за того, кому разбирать сушилку для тарелок».

Мы на самом деле дрались по тридцать — сорок минут почти каждый вечер из-за того, кто должен вытирать и убирать тарелки. Закон тут был бессилен, это сложное дело вызывало длинные и жестокие споры. Один из нас мыл тарелки, а другой вытирал, но мы почему-то никак не могли договориться, кто будет разбирать сушилку. Мы были словно граница между Северной и Южной Кореями и следили друг за другом, как коршуны. Дело доходило до драки, и я готов был биться до последнего издыхания, утверждая, что сушилку должен разбирать брат, потому что он всё еще держал крышку от кастрюли, когда я уже положил в сушилку последнюю ложку. Я был готов пожертвовать жизнью, только бы не отступить.