Пока живешь, душа, - люби!..

На 15 лет Михаил «загремел» в 1955 году, по поводу до глупости незначительному.

Как-то шли большой компанией из кино, растянувшись на квартал - в очередной раз смо-

трели «Бродягу». Впереди идущие пристали к парню и девушке (отнять велосипед), пока-

зали нож. Те закричали, подоспела милиция: банда! Большинство взяли сразу, но «хвост»

(в том числе Михаил) разбежался. Правоохранительные органы без труда установили име-

на всех.

Судили за разбой по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 4.06.47 г. «Об

уголовной ответственности за хищение государственного и общественного (личного)

имущества». Согласно ему, все виды такой провинности, вплоть до хищений самых мел-

ких, наказывались лишением свободы на сроки до 25 лет. За то, что раньше давали два

месяца, могли присудить двадцать лет. Например, в документах того периода наш сын

вычитал, как за семь килограммов украденной на производстве муки мужику дали семь

лет лишения свободы. Пересмотру эта судимость не подлежала.

Вот что пишет по этому поводу в статье «Уголовное право как феномен культуры»

(«Известия высших учебных заведений», 02.03.1992) М.С. Гринберг:

«Важным элементом обеспечения экономических интересов тоталитарной системы

был принудительный бесплатный или малообеспеченный труд. Он обеспечивался отчасти

трудом заключенных, а массовые репрессии служили источником пополнения».

В 1962 году вышел новый Уголовный Кодекс, в связи с чем Указ потерял силу, а Ми-

хаил продолжал отбывать срок до 1970 года. «От звоночка до звоночка…» – горько по-

вторял он, шагая по комнате, незадолго до смерти.

Сколько их было, таких осужденных, - сотни тысяч? Миллионы? Считал ли кто-ни-

будь?

После смерти Миши я сделала попытку отыскать его уголовное дело в архиве МВД

Пермской области. При содействии Вологодской писательской организации был сделан

запрос. Имя такое нашли, а дело – нет: «Не сохранилось». Нет документа – нет проблем. И

понять, за что кого судили, уже невозможно. Виновны навечно…

48

Мы с Михаилом не раз рассуждали: его биография настолько уязвима, что ее можно

подавать с самых разных позиций, и все будет правда. Захочешь осудить - уголовник, ал-

коголик, шизофреник, трудовая книжка раздута от бесчисленных перемен мест работы. И

в то же время - поэт, философ, интереснейший собеседник, политпротестант, все дети от

общения с ним в восторге.

Вникать в психологию заключенных мне приходилось в силу обстоятельств. Я неод-

нократно ездила на поселение, дружба с бывшими арестантами продолжалась в Перми и

Вологде. Горько констатировать: ни у одного из них не сложилась счастливо судьба на во-

ле, хотя нарушений закона они больше не допускали. В самом Михаиле достаточно долго

оставались неизжитыми черты, скажем так, не наилучшие для семейного быта (это прояв-

лялось только в нетрезвом виде). Многолетнее обесчеловечивание накладывало отпеча-

ток. Миша мне говорил:

- Никому не посоветую выходить замуж за наших. Среди них нет того, кто способен

составить семейное счастье.

Вот такая жесткая оценка.

(Моя пермская подруга была замужем за Мишиным другом по имени Леха-Алексей.

Когда-то он был осужден за воровство. Зарок проститься с пороком дал себе еще в лагере

и выполнил его в течение своей недлинной жизни (погиб от алкоголизма). Но мужем он

был - никаким. В течение многих лет отученный от понятий семьи, так и остался где-то

между зоной и мнимой свободой).

Я спрашивала :

- Миша, а ты?

- Я нетипичный.

В отличие от многих других, он был способен к самосовершенствованию, к диалек-

тическому мышлению.

- Мишель, - растерянно говорил ему Леха, - ты же только вчера говорил одно, а сего-

дня другое. Ты где настоящий?

(Леха смотрел на Мишу снизу вверх. Он любил друга и знал наизусть его стихи, был

готов преданно следовать за ним куда угодно, но не успевал «поворачивать». Леха по при-

роде был догматиком).

- И вчера, и сегодня, - отвечал Миша. - Я ищу.

(...Прочитывая рецензии под стихами мужа на сайте «Стихи.Ру», я время от времени

встречала реплики: «Михаил Николаевич, а почему вы все время врете? Вы где настоя-

щий?» - и тут же вспоминала Леху).

Но главное, что спасало Мишу от обычной судьбы освобожденного после столь дли-

тельного срока заключения - стихи. Еще в Перми я поняла, что у него бывает только два

состояния. Первое - Миша трудоустроен, получает какие-то деньги, но я их практически

не вижу, потому что они все равно пропиваются. И второе - Миша в очередной раз уво-

лился с работы, устроился на диване в маленькой комнате, курит и пишет. Трезвый, варит

борщ и поет под гитару, прекрасный отец. Естественно, что я постепенно приходила к

выводу: пусть лучше пишет. Но тут возникали мои родственники:

- Как ты можешь терпеть тунеядца? При двух детях - и не работает!

- Он работает, - отвечала я. - Даже больше, чем я. Пишет стихи.

- Да разве это работа? Он ничего за них не получает!

- Он в этом не виноват. Откуда вы взяли, что при социализме человек получает по

труду?

Отношения с родственниками шли на разрыв...

По-своему «мудро» рассуждала подруга:

- К мужу надо относиться как к столу. Вот он стоит посреди комнаты… если не