Покаяние

Пришлось и мне отличиться. Мы отмечали в кафе «Мечта» день рождения Скандальщика, где я пил водку и вино. От этого «ерша» мне стало дурно в переполненном троллейбусе. На задней площадке, сдавленный толпой со всех сторон, я зажал себе рот, но сдержать приступы рвоты не смог. Вокруг меня сразу стало свободно, и я двинулся к выходу, поливая сидящих длинными струями то направо, то налево — в зависимости от того, куда меня заносило. Цепляясь руками за причёски дам, срывая с них шиньоны, парики и сеточки для волос, шёл я по проходу между сидящими пассажирами. Дикий визг и страшный вой поднялся в троллейбусе. Но вот и остановка. Двери открылись. Продолжая давать длинные смычки, я вышел, двери закрылись, и троллейбус укатил в темноту ночного проспекта Сто лет Владивостоку. Что там в нём было потом — не знаю. Но нетрудно представить…

А я приплёлся в комнату номер 17 и, не раздеваясь, упал на пол между кроватями. Там я и очнулся рано утром с ладонями, прилипшими к засохшей рвоте, из которой торчала резинка «бабочки». Я потянул за неё, бабочка вырвалась и шлёпнула по носу.

Не скажу, что этот урок пошёл мне впрок. Ещё много раз в жизни напивался до дурноты, о чём всегда сожалел на утро, клянясь: «Чтоб я ещё когда взял в рот эту гадость! Бррр… Никогда!»

Никогда не говори себе: «Никогда!».

Однако, терпению коменданта общежития на 11‑м километре пришёл конец. В разгар очередной ночной оргии он заявился в «семнадцатую» и застал всех, сидящими в трусах на спинках кроватей и с сигаретами в зубах. Мы травили анекдоты, выражая восторг диким хохотом, и замерли при виде неожиданного визитёра. Он с минуту стоял, молча и удивлённо взирая на обстановку в комнате, словно впервые глядя на пух и перья на полу, на рыбьи хвосты и окурки. Смерил нас уничтожающим взглядом и, стараясь быть спокойным, спросил:

— Что это у вас за сборище?

— Проводим комсомольское собрание… — ляпнул Ганс, не выпуская из рук колоду карт.

— Вот как?! И какой вопрос на повестке дня? — ехидно поинтересовался комендант, постучав ногтем по пустой бутылке из–под «краснухи».

— Да вот обсуждаем, что нельзя так жить дальше, — нашёлся Ганс.

— Правильно, давно бы так… Даю вам срок — один день. Если завтра приду и увижу такой же кавардак, тебя выгоню первого, — выходя из комнаты, предупредил он Ганса. А нам стало не до смеха: комендант шутить не намерен. Выдворит Ганса из общаги. Прощай тогда поминальные конфеты и пряники! Приуныли мы.

— А что, чуваки, давайте и впрямь наведём порядок, ну, хоть на один день, — предложил я. — Только, чтобы никто не знал.

Идея понравилась. Несмотря на поздний час, приступили к уборке немедленно. Расставили на полках книги, протёрли стол, вымели мусор, заменили простыни и наволочки, ставшие чёрными, на свежевыстиранные, белые. Выпросили у дежурной горшок с геранью и водрузили на стол. Перед уходом в университет на лекции, заправили конвертами одеяла, и любуясь порядком, призадумались: «Чего ещё не хватает в нашей «семнадцатой»?

— Телевизор бы сюда! — изрёк Юрка Скандальщик. — Возьмём на прокат.

Сбросились по рублю, и после обеда, тайно затащив громоздкий чёрно–белый «Сигнал» через окно, установили на тумбочке. Приходили соседи–студенты из других комнат, обалдевали, спрашивали?

— Откуда телевизор у вас?

— Пока были на лекциях, комиссия комитета комсомола проводила проверку на самую чистую комнату, — серьёзно объяснил Ганс. — Нашу комнату лучшей признали, телевизором наградили…

— Безобразие! У нас всегда чисто, а вы первый раз порядок навели, и вам приз? Будем жаловаться в комитет!

Приходил комендант. Остался несказанно доволен.

— Телевизор где взяли?

— Скинулись общаком и купили, — ответил Скандальщик.

Но как и предполагали, не на долго хватило терпения жить в чистоте. Телевизор сдали обратно в прокат. Горшок с цветком разбился, и земля таскалась под ногами вперемежку с пухом и перьями. На столе огрызки, карты, стаканы. Желтовато–бурый череп, полный окурков, оскалившись челюстью, бесстрастно взирал пустыми глазницами на студенческий содом.

По весне навестил нас комендант, увидел всё тот же бедлам, бутылки, покачал головой и понуро спросил:

— Телевизор–то где?

— Продали и пропили, — невозмутимо объяснил Скандальщик.