Покаяние «Иуды»

Через минуту Эди уже был на месте. Сокамерники встретили его с любопытством, оглядывая с ног до головы, как бы желая убедиться, что он цел и невредим. Эди понимал, что они воспринимают его как борца с произволом администрации тюрьмы, и этим объяснялось их внимание к нему.

Между тем он снял куртку и пошел к умывальнику, чтобы подержать под холодной водой места ушибов на предплечьях, которыми гасил удары. Несмотря на то что он перехватывал их вначале движения и близко к руке атакующего, небольшие ссадины были, которые следовало охладить, чтобы избежать гематомных вздутий.

В этот момент к нему подошел Долговязый и, глянув на его руки, спросил:

— Мастернуть[60] фазанам[61] не дали, это хорошо. Значит подфартило[62].

— Подфартило благодаря вам, спасибо, буду иметь в виду, если что.

— Усек, пахану маляву состряпаю.

— Стряпай.

— Знай, интеллигент, наш сходняк решил Чалого к ответу призвать. Скурвился, водится с мусорами и против фартового с ними зодно. Спросим строго, это я тебе говорю.

— Понимаю, надо учить людей дисциплину блюсти, а то совсем распустились, — нарочито грубо сказал Эди, подставляя под струю другую руку, а в голове пронеслось ироничное: «Вот блатные погоняло прицепили, видно, в гору идут мои здешние дела, не привыкнуть бы».

— Чё за дисциплину говоришь? — переспросил Долговязый, изобразив на лице гримасу, словно его неожиданно зубная боль подкосила.

— Говорю, что людей порядку надо учить, — пояснил Эди, еле сдерживая себя, чтобы не рассмеяться от вида собеседника.

— А-а, порядку?! Понял, так бы и сказал, а то… — не договорил Долговязый.

— Теперь я не понял, поясните, это вы мне угрожаете своим «а то»?

— Не-а, это я просто не запомнил твое блю-бли, — как-то по-детски наивно выдавил из себя Долговязый, улыбнувшись во весь щербатый рот, чем вызвал ответную улыбку Эди.

— Усек, — пошутил Эди, продолжая улыбаться, и после некоторой паузы уже с серьезным видом добавил: — Вы займитесь своим делом, мне нужно охладить руки, а то синяки будут.

Этой фразой он завершил диалог, при котором ему приходилось стоять близко и вполоборота от блатного.

— Теперь все понял, — весело выпалил Долговязый и, плавно развернувшись на слегка согнутых ногах, зашагал в свой угол пританцовывающей походкой, как это умеют делать только блатные, чтобы продемонстрировать свою исключительность и крутой нрав. По его настроению было видно, что он остался доволен общением с «грабителем инкассаторов» и достигнутым с ним взаимопониманием: иначе чего бы он так мирно беседовал с ним да еще улыбался.

Эди еще некоторое время охлаждал ушибы, периодически прикасаясь к ним пальцами. И, когда почувствовал, что они достаточно заморозились, вернулся к себе и лег, насухо вытерев руки. К этому моменту его голова уже была занята мыслями об «Иуде», поскольку он знал, что самое главное начнется после того, как ребята предложат ему рассказать о своем шпионаже, отравлении жены и предъявят доказательства. «Все это так, но согласится ли генерал с моими доводами и дал ли он добро на активизацию прямого диалога со шпионом сейчас? — мелькнуло в голове Эди. — Должен согласиться, иначе будет упущена инициатива и без откровенного нажима на шпиона сегодняшний допрос может оказаться контрпродуктивным», — заключил он, отчего-то почти беспричинно сердясь и ища взглядом, что-то вокруг себя, пока взгляд не остановился на лежащей на тумбочке книге о каратэ.

Потянувшись, он взял ее, но не стал раскрывать, неожиданно вспомнив слова учителя Мабуни о страстях. И потому, закрыв глаза, произнес про себя: «Ну что, майор, устал, нервы шалят и беспричинно надумал сердиться? Знаю, достается тебе. Но кто сказал, что будет легко? Ты лучше вспомни совет учителя и обуздай свою страсть или признайся, что находишься на начальном отрезке бесконечного пути познания себя и мира, если позвляешь доминировать над своим сознанием эмоциям и страстям. В таком состоянии ты не сможешь увидеть этот путь, так как он едва различим и потому доступен немногим…»

И в следующий миг, начавшая было чуть раньше вздыматься в нем волна раздражения медленно откатила к невидимым берегам забвения, уступив место светлым лучам умиротворенного сознания, чтобы дать возможность работать его рассудку.

Через пару минут раскрыв глаза, Эди так же бессловесно промолвил: «Если «Иуда» не скоро объявится в камере, то надо полагать, что генерал принял мое предложение…»

В этот момент открылась кормушка, и кто-то из надзирателей крикнул в нее: «Атбиев на выход!» — и начал открывать дверь.