Покаяние разбившегося насмерть

В этот момент своих размышлений я вдруг замер на месте, оглядевшись. Елки-палки, ноги сами собой привели меня все в тот же район, где несколько дней назад началась вся криминальная история: я стоял перед храмом святого Павла – местом священной службы кюре Дидье, который обнаружил три дня тому назад два трупа на скамейке в сквере и о котором рассказал мне сегодня Сид Виши.

Я невольно вздрогнул, коснувшись рукой ледяной ручки тяжеленной двери и услышав протяжный выдох-стон мрачноватого каменного здания. Прости меня, Господи, и за все сразу – я собирался допросить священнослужителя.

Глава 20. Раскаянье служителя божьего

Все это напоминало некий полнометражный художественный фильм, в который я легко шагнул из реальности, всего лишь открыв высоченную и тяжеленную дверь храма. С первых шагов на меня дохнуло влажным стылым воздухом и одновременно почти оглушили отчаянные рулады органа: звуки музыки, доносившиеся с хорового балкона по правую руку от входа, стремительно уносились под каменные темные своды храма, плакали и рыдали, словно хоронили кого-то дорогого и близкого.

Я, стараясь двигаться бесшумно, шел по центральному проходу мимо пустых скамей, но гулкий звук моих шагов отдавался в воздухе, сплетаясь с оглушительным органом. В конце концов мои шаги услышал и тот, кто выплескивал через импровизацию свои чувства: музыка внезапно прервалась, и пару секунд в ледяном пространстве храма стояла звенящая тишина.

– Кто там? – наконец раздался со стороны балкона тонкий, чуть дрожащий старческий голос.

Я повернулся в сторону, откуда донесся вопрос, и увидел крошечную фигуру в сутане священника. Кюре Дидье – несомненно, это был он – оставив инструмент, принялся торопливыми шажками спускаться вниз, тут же двинувшись мне навстречу, сложив ладони у груди.

– Кто вы? – вновь повторил он свой вопрос, останавливаясь передо мной, пытливо разглядывая и, само собой, не узнавая. – Я – кюре Дидье, зовите меня так… А вас я вижу первый раз.

Я кивнул, с любопытством разглядывая новое лицо. Кюре Дидье был едва ли не карлик – не больше полутора метра высотой, тщедушный и бледный, но с пронзительным, я бы даже сказал, огненным взглядом черных глаз. Казалось, во всем его блеклом облике единственно живыми были только эти глаза: большие, блестящие, живые, яростные, отчаянные, искренние, страстные… Их выражение менялось едва ли не каждое мгновение, так что захватывало дух: боже мой, неужели это глаза служителя божьего? Откуда столько страсти и мук?

– Меня зовут Ален. Мне только что рассказал о вас Сид Виши – вы должны его знать, он приходит сюда…

Кюре поднял руку, останавливая меня.

– Не объясняйте, я прекрасно знаю Сида – серьезный мальчик. Полагаю, вы зашли сюда с определенной целью?

Я кивнул.

– Да. Я хотел бы поговорить с вами о малыше Нико…

Мне вновь не удалось договорить фразу до конца: кюре Дидье на мгновение крепко зажмурился – точно на пару секунд вдруг погасли яркие огни – и тут же взглянул на меня так, точно я нанес ему жестокий удар.

– Малыш Нико! Мое великое искушение. Пока мальчишка был жив, я несколько раз ловил себя на мысли, что жажду его смерти – порою мне так хотелось моими собственными руками придушить его, как душат ядовитую змею. Но убийство – великий грех, мне ли этого не знать! И все равно я грешил, мечтал убить, совершить страшный грех. За что и был сурово наказан.

Мы стояли друг против друга в самом центре храма, под высоким куполом, и взволнованные слова священника отдавались гулким эхом где-то там, в каменных серых сводах.

– Не вы один желали смерти малышу Нику, – попытался я успокоить взволнованного кюре. – Этот парень за всю свою недолгую жизнь не сделал ни одного доброго дела, никому не сказал доброго слова…

Кюре Дидье мимолетно нахмурился и резко вздернул подбородок, чтобы взглянуть на меня более внимательно.

– Вы не правы, – в его голосе, как до того в органных пассажах, вибрировали отчаяние, раскаяние, боль. – Не забывайте, парню было только двадцать три года – совсем юнец! Откуда же в нем было столько злости, как не от нас же – от тех, кто жил, дышал, молился вокруг него? С нас и спрос!

– Но…

Он вновь не дал мне договорить.

– Вы сами общались с малышом Нико?

Я отрицательно покачал головой, и старец тут же склонил голову с тяжелым вздохом, одновременно разворачиваясь и жестом предлагая мне следовать за ним. Мы двинулись по проходу от алтаря к центральному входу.

– В том-то и дело – вы лишь повторяете слова других, которые, как правило, помнят только собственные обиды. Но не может человек, создание божье, быть законченным злодеем! И Нико не был, поверьте мне, просто ему не попался на пути добрый проводник… К примеру, вы только что сказали, что он никому не сделал ничего доброго. Откуда вы это знаете?

Признаться, я был немного сбит с толку.

– Все об этом говорят, – я пожал плечами. – Никто не вспомнил не одного его доброго поступка.

Кюре мрачновато кивнул, словно с горечью констатируя некий не слишком радостный факт.