Чтобы не смущать мадам Лево и дать ей выплакаться, я принялся хлопотать, заряжая новой порцией свой кофейный агрегат. После небольшой паузы ее голос зазвучал немного бодрее.
– Боже мой, я открыла коробку и следующую пару часов добрый старый Пьеро словно бы вновь зашел в приемную и уселся на самый краешек стула перед моим столом. В той коробке аккуратно перевязанными стопочками лежали его старые записочки и письма подружкам – память тех времен, когда он был молодой и красивый! В двух объемных конвертах были собраны старые фотографии и снимки последних лет … А еще там было три тетради – дневники бедняги Пьеро.
Она всхлипнула, промокнув глаза платком.
– Он действительно был влюблен в меня, мсье Муар! – на ее щеках появился легкий румянец. – Запись каждого дня начиналась с обращения ко мне – Пьеро интересовался, как я спала, какие сны видела, ароматный ли кофе пила, встречая утро… А вечером он желал мне доброй ночи – каждый раз немного по-новому, но всегда сердечно, с такой теплотой! И он все время обращался ко мне по имени! Знаете, вообще-то Пьеро всегда называл меня только мадам Лево. А тут каждая новая запись начиналась: «Добрый день, моя милая Гертруда!..», «Мирной ночи и детских тебе снов, красавица Гертруда!», «Милая Гертруда!», «Добрая моя Гертруда!»…
Она смотрела на меня печальными бледно-голубыми глазами, беспрерывно складывая и распрямляя чуть дрожащими пальцами влажный носовой платок.
Гертруда! Подумать только, а ведь я никогда знать не знал имени мадам Лево, даже не интересовался… Покончив с кофейными хлопотами, я устроился в кресло напротив собеседницы.
– Мадам Лево, но это же прекрасно! Наш Пьеро прожил довольно долгую жизнь, наломал немало дров, за что сам и ответил. Хорошо, что отец, однажды повстречав старого приятеля, пожалел его и разрешил жить и работать в «Садах»! Но самой главной удачей Пьеро была встреча с вами – именно вы вернули ему веру в лучшее и стали своего рода ангелом-хранителем. Он общался с вами, даже когда вас рядом не было. И я почему-то уверен: обращаясь к вам в своих записях, он всегда светло улыбался. Ему было хорошо, когда он просто произносил ваше имя! Потому что вы – очень хороший человек, мадам Лево. Спасибо вам за это.
Ее румянец заалел чуть ярче. Чтобы отвлечь даму от смущения, я бодро хлопнул в ладоши.
– А сейчас, если вы не против, предлагаю выпить по славной чашечке кофе! И, опять-таки если вы не против, мадам Лево, я бы тоже хотел взглянуть на наследие Пьеро. Вы покажите мне его фотографии? Клянусь, дневниковые записи я читать не буду – это всецело ваша собственность.
Мадам Лево мгновенно ожила, почти с веселой улыбкой приняла от меня чашечку кофе, искренне поблагодарив.
– Ах, разумеется, мсье Муар, я все вам покажу… Или, пожалуй, просто оставлю всю коробку вам, а потом вы мне ее вернете. Всецело доверяю вам, вы можете прочитать все дневники – в них нет ничего интимного, уверена, вы только станете немного больше уважать покойного Пьеро, ведь он был удивительно тонким, деликатным и талантливым человеком.
В самой сердечной атмосфере мы выпили кофе, после чего мадам Лево, дружески взяв меня за руку, повела в приемную, где осторожно, как святыню, достала из шкафчика и поставила на свой стол картонную коробку.
– Вот наследие нашего Пьеро, – почти со священным трепетом произнесла она, отступив от стола на шаг. – Возьмите и все спокойно рассмотрите. В этих письмах, дневниках, черно-белых фотографиях – целая жизнь! Когда все посмотрите, прошу поставить коробку назад, в шкаф. А я, с вашего разрешения, поеду домой – восьмой час! Признаться, для меня это уже поздний час…
Несколько минут, и я остался во всем помещении офиса совершенно один – в гулкой тишине своего кабинета, со свидетельством жизни покойного Пьеро Солисю в картонной коробке. Признаюсь, меня неожиданно увлекло разглядывание старых записей и фотографий – отпечатков счастливых мгновений чужой жизни. На память неожиданно пришли стихи времен моего детства: их сочинила, однажды негромко продекламировав нам с сестрой Ольгой, наша мама.