Показания поэтов

Видимо, это чем меня всегда пленяли романтизм и сюрреализм: внутренняя скрупулёзность, отречённость и абсолютный, хотя и не без задней мысли, конечно, разрыв со всем. Полное отсутствие того холопского энтузиазма перед лицом жизни, которое сделало нашу собственную русскую – самую холопскую культуру столетия (включая сюда богоносцев-титанов авангарда). Подлость, подлость, ничего кроме подлости. Я не преувеличиваю, просто пересматривая для своей работы разное о «литературно-художественных течениях» последних восьмидесяти лет в России, я при всём уважении не мог удержаться от впечатления, что купаюсь в тазу с блевотиной. Вероятно, я слишком резок, потому что меня как-то очень волнует, что с тобой может произойти. К тридцати годам я уже выдержал, по-моему, и без шуток, всё, что может произойти с человеком морально. И мне всё-таки страшно, что мой самый лучший друг может от тоски заплыть в какое-нибудь российское дерьмо.

Ладно, я всё-таки не выдержал и пустил желчь. Не обращай внимания, но всё-таки вспоминай, что я тебя очень люблю и всегда готов тебе помочь чем угодно… кроме денег. Представь себе, мне ведь минимум до Нового года ещё сосать лапу! Хотя наплевать уже, честно говоря. Сегодня от хорошего настроения я просидел где-то часа три за рисованием, и в результате получился не такой уж плохой таракан. Которого и посылаю тебе с приветом,

и с надеждами на всё такое,

обнимаю тебя,

твой ВК

14.08.97

<27 августа 1997 года>

Юрочка,

ты меня очень обрадовал письмом. Но видит Бог, я ничего не имею против твоих греков. Я просто имел в виду, что в последнее время слишком хорошо вижу, как нас опять дрочат, и лишний раз призывал тебя не поддаваться этому народному, а точнее сказать, международному обычаю. Конечно, Отто Ранк был совершенно прав в том смысле, что люди обычно не хотят видеть дальше одной большой утробы, но эта «травма рождения» остаётся всё-таки травмой. Вино и картишки к тому же только подчёркивали желание снова выбраться на свободу, и все разговоры свелись к необходимости оборудовать где-нибудь в складках большой губы уютную террасу с видом на море: даже особенная атмосфера, а точнее – тот запах, который поддерживал в нас некий жизнеутверждающий сарказм, – шёл как будто бы именно с этих просторов, о которых, впрочем, мы никогда не смогли бы рассказать ничего кроме того, что они кажутся нам насквозь пропахшими селёдкой и морской тухлятиной. И хватит о грустном.