Показания поэтов

Вальран обычно трактует свои натюрморты как «метафизические», и это указывает на их близость той своеобразной «религии искусства», которую исповедовали Гарнетт и Моранди. Возможно, несколько непривычная подача позволит тем лучше оценить в этих шести предлагаемых работах обычные для его натюрмортов красочную утончённость и сдержанную насыщенность письма, которые вполне сравнимы с изяществом точной фразы и чарующим очерком смысла. Смена всегда условной «тематики» позволяет Вальрану от серии к серии натюрмортов обогащать те нюансы предметного осмысления, которые сгладило бы просто механическое воспроизведение всё тех же сюжетов. К тому же на этот раз тема отчуждает привычные настольные вещи (бутылки, скатерти, раковины и т. п.) своей нарушающей реалистическую иллюзию неестественностью. Вальран уже изображал в своих натюрмортах, например, сына или кошку, и общее ощущение странности здесь решалось в некотором примитивизме. Теперь в каждом натюрморте на столе, наряду с другими вещами, рядом с Вальраном и его кошкой лежит по маленькой обнажённой, т. е. шесть общеизвестных по классике западноевропейской живописи ню. С эротикой связано то, что все шесть изображений так или иначе символизируют небесную богиню любви.

Ирония в том, что именно на них сразу же сосредотачивается внимание зрителя, поэтому они, так сказать, поданы и некоторые даже лежат на фарфоровых блюдах для рыбы. Кроме того, что весь интерес отдаётся не самой, в общем, оригинальной детали композиции, эти дамы, образы которых по идее должны пробуждать чувственность разве что у подростков или заключённых, присутствуют здесь в качестве маленьких голых женщин с убедительностью тяжёлого делирия. (В клинической практике и правда бывают случаи, когда усладу больного как бы наяву составляют все встречающиеся ему на страницах книг и журналов женщины.) Хотел этого художник или нет, в его работах впервые можно прочесть определённое высказывание, может быть, едкую критику зрителя или достаточно строгую моралистическую интерпретацию эротического искусства как такового. Приём в данном случае не самоцель, и нельзя назвать его сюрреалистическим или постмодернистским, не отворачиваясь от конкретного содержания картин. Ответственность критика и в целом зрителя в том, чтобы не оправдывать лёгким дыханием искусства меркантильную и бессмысленно животную суть действительности. Жизненная драма делает произведения мастеров-мечтателей ещё более прекрасными и желанными в глазах многих, но более серьёзное искусство заставляет её проступать во всей нелепости; когда воображение теряет из-под ног землю, оно превращается в сознательную эйфорию, и его идиллический образ тает, как сады Тантала, или сгущается в облачко бреда среди разложения.

<1994

>

Дорогие читатели,

название этого журнала можно прочесть как своеобразный девиз, обозначающий намеченные нами приоритеты: поэтические открытость, выразительная предметность языка и многоподходность – однако и критическая оценка, позволяющая не терять под ногами землю и сверяться с эстетическими императивами современности. Сегодня поэтом всё чаще называют писателя, работы которого не списываются в тираж заведомой «литературы», а дают, скорее, особое измерение ощутимой художественной практики; в то же время литературная работа, мало напоминающая прежнюю «критику», занимает всё большее место в современном искусстве. Искусство или поэзия, – если мы, всё же, ещё разграничиваем эти слова, – в их новой связи с жизнью требуют и более личного, творческого осмысления, критики, обретающей самостоятельное литературное значение. Мы считаем, что, если оставить в тени кухни и личных амбиций каждого автора особенности его «жанра» и тематики, легче прийти к составляющему задачу современного журнала качественному взаимодействию писателей, критиков и художников, людей искусства, в котором не бывает непривычного и непринятого.