– Это искусство потребовало усердия,здесь следовало выразиться безотчётно,в неопределённой форме. – Чтобы удостовериться,они применили приборы особой точностиизображения, безнадёжно оплывшегов дымчатый вид, волнуемый мерным моторомвспучивающихся проспектов, фасадов в меандрахи фигурах бросовой анатомии,обозначением скрытых извивов мозга,взбугривших изъеденный череп. – Просыпавшиесяогни, моргая, теплили в этих провалахбеглый ток, озаряющий галереи и переходыповитой зеленью белизны,по которой в паническом исступлениифиглярила, сурьмой расплескиваясь, вакханалия. —В забытьи временами проблёскивают непрожитые рядыпутаных эпизодов в спёртых прокуренных комнатахизощрённых руин той со вкусом обставленной жизни,загромоздившей нас хламом уже бесполезных вещицс секретами, отсчитывающими осечки:здесь всё было соткано очерками неуловимых нитейв сюиты идеальных картинза стёклами будто аквариума: что бывало, тускнело,пробегая в их тонких орнаментациях,закоптевших по стенам: что мечталось, опутывалиих с немыслимой глубины подстерегавшие змеи,всё изживая и прожигая,застаиваясь эфемеридамиполузнакомого аромата,этот номер, как и другие квартиры, жил беспорядочнопропуская различные встречи, не меняющие ничего,кроме пары вещей, то пропавших, то откуда-то взявшихсяне на месте. Однако помимо них,всех не запоминаясь прошедших, нечто происходило всегдакак бы во сне, замирая в несхватываемых вариацияхдо неузнаваемости. Не то чтобы по часам,но как-то иначе, наедине, когда никого,только, кажется, шёпот невидимых пальцев, скручивавших сигарыили тени танцующего на луне. Это бывало ночами,смеркающимися в гримасы разошедшихся линий,в небывалые джунгли, в полярное зарево, в фата-морганупорывающегося из подсознанияплывуна, вовлекавшего в метаморфозызагадочных празднеств, которые мы забываем,изнемогая к утру.Прежде чем, от смущения в полутьме, мысли займёт прописьотомкнутых ставен, перепутывающая комнаты, едва разъяснивается,с пропадающей позади вглубь анфиладойзасквозившими в воздухе вроде бы ниоткуда побегамистранной свежести, и сводящая тениеле теплившихся неиспытанных очертанийв спазмы то ли воображения, то ли жестикуляциини к чему, теряющейся, как это бываетв общей сутолоке, музыке, в пёстром ряду,выпадая во фразах курьёзного танцаразбежавшихся контуров,нечто во мгле, развеиваясь, тянет ночью слепых окраин,с птичьим шорохом проистекающих за глаза, намекая незнаемый видраспускающихся, истлевая, разводов бесследного мракапомутившейся топи, волнующейся, как заброшенный прудповетрием некоей паники, прорастая ручьями и тропами,выворачивающими заросли: день за днём вовлекаются в эти строения сна,свариваясь, эпизоды из жизни, затянутой маревом партитурыих тактов, скрученных в пульсы и смальту, стеснённые в путы кварталовк курящимся набережным, и расступаютсябуйными, скрытными в уединении, паркаминепроходимых вздыхающих дебрейприюта для сумасшедших и умирающих,опытной станции или кладбища, где не хоронят,сада белеющих в пуще табличек, пустынного в откликахдрожи, лая и щебета:мы будто предчувствуем непроглядную филигрань,все стёжки которой в дремучих клубах пройдены и проникнутынеизвестно когда, и внезапно, бывает, вытверживаютсясвысока в неразгадываемые, мысленно слитые, изворотыглухих закоулков, как правило, выводившихна те же улицы, в те же часы, к тем же кафе,где мы просиживали, не упуская ни нотысолнца, ни дуновения, заставлявшего тени просачиватьсяв незамечаемые сцены. Это было привычное перепутьефигур, возникавших и декламирующихв сени статуй и мнимого мрамора сумрачных заловполупрозрачное противостояниенаших жизней и неразрешимой трагедии,в жертву которой вещи становятся монстрамиперекрывающего наши рассказыпотустороннего многоголосия.Это было цветущее умиротворениесадов отдыха в рощицах и на сочных полянахпо колено жилистым загорелым мужчинам,блёклым детям, женщинам, прикрывающим груди,редко белеющим в зелени среди надгробий и памятников,тоже мнимых, как отклики трубной сирингикосматого купидона. —