Покемоны и иконы

Правила занимали обе стороны двойного тетрадного листа. Были четко выделены заголовок и абзацы. Буквы выписаны старательно, но несколько помарок я всё же обнаружил. Некоторые слова были подчеркнуты одной линией, другие – двойной, а третьи – волнистой, прямо как подлежащее, сказуемое и определение. В конце значилась надпись о времени переписывания и были указаны имя и фамилия того, кто постарался над письмом: «Серж Белый». Хотя, скорее всего, это была не фамилия, а погоняло арестанта.

Правила были написаны немного замысловатым языком. Некоторые слова и выражения, если ты от арестантской жизни далек, не совсем были понятны. В остальном, как говорится, всё как у людей: «Порядочность», «Достоинство», «Честь», «Совесть».

«…За образ Жизни спроса нет. Выбравшие жить без образа и без имени живут безобразно. Вся бытность Наша делится на поступки и проступки.

Поступки осознанны.

Поступок блядский – в разрез с Воровским.

Поступок гадский – в разрез с Людским, Общим, когда кто-то пострадал.

Поступок сучий – в разрез и с Людским, и с Воровским. Это когда сотрудничают с мусорами, сдают. Мусора – суки, поэтому мусорам ничего не подписывайте.

Поступок негодяйский – в разрез с чьим-то личным. Когда от кого исходит вред, как-то: злой язык, интриги с последствиями, неправильный спрос, беспредел и т. п. – за всё это физический спрос.

Проступок – действие неосознанное. Это когда можно ограничиться извинениями либо поставить на вид перед Общей массой, чтобы человек осознал. Спрос не за то, что не знал, а за то, что не интересовался.

Спрашивают с Порядочных, а козлам, шерсти, непути – вдалбливают. Нож – только на блядей и когда задеты Честь и Достоинство. Гадов бьют ногами. Сук бьют палками и табуретками. Обиженных бьют тапками, не называя пидорами…»

«Да, – думал я, – и здесь, в этой «конституции» воровского мира, не только правила, но и мера наказания за нарушения – прямо как в Уголовном кодексе. Только намного короче».

«Почему слова разными линиями подчеркнуты? А ещё много слов с большой буквы. Это для красоты или так задумано?» – спросил я, обращаясь ко всем, но глядя на качка. Как мне казалось, именно он был в камере более уважаем.

Никто отвечать не спешил. Лысый взял листок из моих рук, свернул его и засунул в металлическую трубу кроватной спинки. Затем подошёл к столу, налил из чайника тёмной жидкости, отдаленно напоминающей чёрный чай, жестом показал мне присоединиться. Я сел напротив него. Возраст арестанта было определить тяжело. Обычно возраст выдают глаза, а у него они были настолько уставшими от жизни, что он казался стариком, хотя вид имел поджарый и недряблый.

«Ты это правильно, что спросил, – начал лысый спокойно и рассудительно. – Если чего неясно поначалу, то спросить никогда не возбраняется. Лучше спросить, чем что-то сделать, не знавши или не подумавши, – чай был горячий, поэтому он сделал два небольших глотка, после каждого с удовольствием покряхтывая. – Всё верно подметил. В нашей переписке принято всё людское подчеркивать единожды, воровское – дважды, божье – трижды, а мусорское – волной».

Вся его манера говорить показывала, что он никуда не спешил. Слова его были размеренными, с остановками, как бы уделяя внимание важному. И, действительно, тут торопиться было незачем. Сама атмосфера располагала следить за течением времени, как за водой в реке. Вероятно, чтобы в такой обстановке не сойти с ума, надо под такое течение подстроиться и плыть по нему, мягко переступая пороги и избегая острых углов. Поэтому, если ты тут сел писать, так уже упражняйся в каллиграфии, а читать – тогда вдумывайся в скрытый смысл.

«Получается, что уклад – типа «священной» книги? А я думал, здесь всё из уст в уста передается», – спросил я осторожно.