Покемоны и иконы

Записки же, а точнее письма, можно было передать через администрацию СИЗО. Меня в камере предупредили, что письма будут читать, поэтому ничего лишнего писать не стоит. В моём положении хоть и было не до развлечений, но всё же после нескольких дней пребывания в камере, пообщавшись с другими арестантами, я приобрел некоторую уверенность в себе. Меня никто не трогал, не пытался наехать, следствие шло под контролем адвоката, интерес к делу подогревался прессой, которая с фотоаппаратами и микрофонами дежурила у Следственного комитета. Я был уверен, что обвинение в разжигании ненависти к верующим рано или поздно рассыплется, отсутствие у меня следов от наркоты перечеркнет мнимые доказательства в хранении наркотиков, а шпионская ручка вряд ли будет достаточным основанием для содержания меня под стражей. В какой-то момент настроение стало приподнятым и захотелось пошалить.

Я решил написать Ирке письмо и передать его через охрану СИЗО. Зная, что письмо прочтут, я начал так: «Дорогой цензор, обращаюсь вначале к Вам, так как именно Вы будете первым читателем моего послания. Понимая важность возложенного на Вас бремени, хочу сразу предупредить о совершенно деструктивном смысле всего написанного моему адресату. Посему, заботясь о Вашем времени, надеюсь, что Вы прислушаетесь и бросите сею затею. Также спешу сообщить, что в стенах нашего пенитенциарного заведения участились случаи оральной пенетрации в отношении любознательных особ. Отчего хочу предостеречь Вас от продолжения этого неувлекательного занятия и предложить скоротать время за прочтением куда более значимых произведений, например, принадлежащих перу арестанта Фёдора Михайловича…»

Время в СИЗО тянется по-особенному. С одной стороны, спешить тебе некуда, в камере особенно не разбежишься, еда отвратительная, и чувство голода почти не покидает, поэтому сидишь себе, силы экономишь. С другой стороны, ты мысленно гонишь время, чтобы закончилось, наконец, следствие и начался суд, поэтому отсчитываешь дни, недели и месяцы своего заточения. Отвлекают от таких подсчетов либо разговоры с сокамерниками, либо просмотр зомбоящика. Что скучнее, ещё вопрос.

Ужин не привнес в меню никаких новинок. Все дружно и без особого вдохновения поскребли ложками по мискам и включили телевизор. Шла вечерняя программа местного журналиста Шмеля. Обычная хроника происшествий и преступлений. И вот, представь себе картину: все с интересом смотрят телевизор, а там – репортаж про то, как я в храме покемонов ловлю! Реакция сокамерников была, как у шимпанзе при виде своего же отражения в зеркале. Они заулюлюкали, засвистели, стали тыкать пальцами то в меня, то в экран. Я сидел, глупо улыбаясь, смотрел на них и думал, что клетка совсем скоро и меня превратит в животное, способное размышлять только о ежедневных потребностях.

Шмель тем временем рассказывал о подробностях моего задержания, особенно посмаковав о «несовершеннолетней сожительнице», имея в виду Ирку, которой действительно не было ещё восемнадцати, назвав меня педофилом, «жалил», так сказать, своим журналистским пером в самые больные места. Добавил и про найденные у меня наркотики, и про двести тысяч моих подписчиков. О количестве подписчиков он говорил с нескрываемой завистью и, кажется, повторился раза три.