Покемоны и иконы

Я было вдохнул воздуха, чтобы возразить, но подумал, что спор ни к чему хорошему для меня не приведет. Тяжело выдохнув, даже с присвистом, я замолчал. В конце концов, общаться с психологом, с ещё одной серой обитательницей тех застенков, было куда приятнее, чем проводить время в камере. К тому же психику подлечить после очередного ареста мне не мешало бы. «Не буду грубить», – подумал я.

«Перестань мечтать и начни соблюдать установленные правила! Не забывай, что статья у тебя тяжелая и здесь никто не будет разбираться, покемонов ты ловил или к войне призывал, – мне вдруг даже стало казаться, что психолог пыталась мне чем-то помочь. – Я должна проставить в твоем деле определенные полосы, отнести тебя к определенной группе риска. Вот, например, синяя полоса – это склонность к членовредительству, суициду. Желтая – склонность к насилию, к экстремизму. Зеленая – склонность к организации массовых беспорядков. А вот красная – склонность к побегу. Полосы – это плохо. Когда ты попадешь в колонию, то тебе могу установить особенный режим пребывания в зависимости от того, будут ли в твоем деле такие полосы. Если ты, к примеру, склонен к суициду, охранник вправе будет тебя будить по ночам, проверять, жив ли ты».

«Думаю, через несколько таких ночей действительно можно удавиться», – усмехнулся я, а сам подумал: «Было бы неплохо, если б по ночам меня приходила проверять капитанша…»

«Это не смешно, я тебе плохого не желаю, но вынуждена полосу нарисовать», – на последнем слове она посмотрела на меня и, как мне показалось, немного испугалась резко изменившегося выражения моего лица.

«Вы вот говорите про исправление, реабилитацию, а сами делаете всё, чтобы человека озлобить, – меня вдруг понесло. – А вам никогда не приходило в голову, что, чем строже охрана, тем сильнее жажда вырваться из неволи, совершить побег? Вы вот вряд ли бывали в камерах, где у вас тут карантин, а попасть туда, как говорится, даже врагу не пожелаешь. Так вот, у меня вопрос: разве человек, пусть даже и преступник, может исправиться, попав в нечеловеческие условия? Разве такое дикое отношение к человеку не сделает его более диким? Разве насилие и несправедливость не порождают необузданную жестокость? Возможно, кого-то ваша система исправления может и запугать, но исправить она точно никого не может! Оказавшись здесь, человек понимает, что худшее с ним уже произошло, поэтому перестает бояться. Страх был до, а теперь страха нет. Чем больше система давит на человека, тем сильней он ей сопротивляется. Одни из вас пририсовывают статьи, другие – тюремные сроки, третьи – полоски. Говорите, «сравнение некорректно»? А мне видится, что очень даже правильное сравнение. Каждый из вашей системы легкими мазками причастен к созданию новой картины мира, где каждому своё: вам – безнаказанно и безгранично вершить чужие судьбы, а нам – терпеть унижение от собственного бессилия противостоять несправедливости. Так что пара ваших полосок на моём деле будут как раз полосами на робе узника концлагеря».

На неделю меня посадили в карантин. Видимо, в воспитательных целях. А в деле моём появились две полосы: жёлтая и красная.

28. Бандера

Дни в общей камере тянулись медленно и однообразно: с утра подъём по команде, перекличка, баланда; затем уборка по графику (обиженных у нас в камере не было, иначе бы убирались они), вечером по телевизору ток-шоу про Украину, а ночью прогоны – когда по дорогам из камеры в камеру разные сообщения передавали. В этом арестанты были очень изобретательны. В качестве дорог служили канатики, сплетенные из разных ниток, как правило, из распущенной одежды. Эти канатные дороги ещё назывались конём. Такой конь мог проходить и по канализационной трубе, и по воздуху через окна. Но можно было оставить сообщение и тем, кто поселится в камеру после тебя, – для этого в стенах делали отверстия, так называемые кабуры. Ковыряли всем подряд: и ложками, и кусками от металлических банок. Этот процесс никогда не прекращался: смотрящий за камерой должен обеспечить работу арестантской почты. Ясное дело, что всякого рода сообщения между арестантами запрещены, но у меня сложилось впечатление, что охрану это не особенно беспокоило. Возможно, что малявы умышленно передавались по столь сложным системам коммуникации, чтобы была возможность их перехватывать и читать. Ведь в СИЗО сидят те, в отношении которых ведутся уголовные дела: мало ли что пособники могут друг другу сообщить.