Похищение

Она прикладывает ладонь ко лбу Софи. Я, повинуясь, делаю то же самое.

Кожа у Софи прохладная, болезненный багрянец на щеках потускнел. Она спокойно дышит во сне, и ладошка ее, прижатая к моей груди, похожа на маленький флаг победы.

Сглотнув комок в горле, я бережно укладываю ее на кровать.

— Но я все равно отвезу ее в больницу.

— Разумеется, — кивает Рутэнн.

Всем кажется, будто они знают мир, в котором живут. Если можно это почувствовать, потрогать, понюхать, ощутить на вкус — значит, это реально. Значит, так оно и есть. Вы готовы поклясться жизнью, что небо — голубое. И нечего выдумывать, все просто. И вот одним прекрасным днем вы встречаете человека, который уведомляет вас, что вы ошибались. «Голубое! — настаиваете вы. — Голубое, как океан. Голубое, как кит. Голубое, как глаза моей дочки». Но этот человек лишь качает головой, и у него вдруг появляется множество сторонников. «Бедная девочка! — сочувствуют они хором. — Все это, и океан, и киты, и глаза твоей дочки, — все это зеленого цвета. Ты перепутала. Ты всю жизнь заблуждалась».

Двое педиатров, один невролог и три анализа крови единодушно утверждают, что Софи здорова как лошадь (что бы это ни значило). Одна из врачей — женщина с такой тугой гулькой на голове, что глаза ее приобрели неестественный разрез, — усаживает меня подальше, чтобы Софи не слышала нашего разговора.

— У вас дома все хорошо? — спрашивает она. — Дети в ее возрасте иногда делают подобное, чтобы привлечь к себе внимание.

Но это же не першащее горло и не боль в животе! Такую болезнь нельзя симулировать.

— Софи не такая! — оскорбленно говорю я. — Уж я-то знаю свою дочь.

Врач пожимает плечами, давая понять, что слышит подобное не впервые.

Домой я еду с опаской, меняя указания Рутэнн на прямо противоположные. Софи на заднем сиденье играет с наклейками, подаренными какой-то медсестрой. Всю дорогу я терзаюсь вопросами. Нужный ли это поворот? Можно ли свернуть направо, если на светофоре красный? Не привиделось ли мне это утреннее происшествие? Сомнения, наверное, заразны.

Уже паркуя машину в трейлерном парке, я вдруг осознаю, что отец был примерно того же возраста, когда похитил меня.

Выпустив Грету погулять, я отвожу Софи в соседний трейлер к Рутэнн. Старуха открывает нам, обкусывая засохший клей с краев ногтей.

— Сива! — восклицает она. — Ты выглядишь гораздо лучше.

Софи виноградной лозой обвивает мою левую ногу.

— И гораздо застенчивее, — добавляет Рутэнн, нахмурившись. — А ну-ка открой рот, — велит она, постукивая пальцем по подбородку. Когда Софи повинуется, Рутэнн снимает с ее языка пару крохотных розовых сандалий из пластмассы, желтые туфли на ремешках и наконец банные тапки. — Неудивительно, что тебе поплохело, — говорит она. Глаза у Софи становятся размером с блюдце. — Наглоталась старой обуви! Заходи в дом и поищи, какой Барби они подойдут.

Когда Софи исчезает, я внимательно смотрю на Рутэнн.

— Знаете, я ведь не верю в волшебство.

— Я тоже, — признается она. — А верить и не надо, если умеешь показывать фокусы.

Я иду за ней в трейлер.

— Что же тогда случилось сегодня утром?

Она пожимает плечами.

— Повезло. Лет пять назад возле Шонгопави жила одна pahaha — белая женщина, фотограф. И вот однажды у нее прихватило живот. Врачи ничего не нашли. А потом выяснилось, что она подняла с земли несколько pahos и засунула их в свою соломенную шляпу. Как только она вернула перья на место, колики прошли.

Я оглядываюсь на дерево, где ждут порыва ветра сотни перьев.

— Но это же может повториться!

Рутэнн тоже смотрит на дерево.

— Завтра ветер подует в другую сторону. Рано или поздно их все сдует.

Я вижу, как слабый бриз шевелит таинственные гирлянды.

— И что тогда?

— Тогда будем делать то, что у нас лучше всего получается, — отвечает Рутэнн. — Начнем все заново.

ЭНДРЮ

Зону впуска в тюрьме Мэдисон-Стрит в Фениксе называют Подковой — это я помню еще по прошлому разу. Не так уж много изменилось с семьдесят шестого года: шлакобетонные стены по-прежнему холодят лопатки, когда к ним прислоняешься; комната для фотосъемок (профиль и анфас) осталась на старом месте — в маленьком алькове за КПЗ; запах моющих средств все так же проплывает в воздухе всякий раз, как надзиратель заводит нового арестанта.

Чтобы попасть в тюрьму, нужно отстоять в очереди. В битком набитой комнатушке два десятка местных копов стоят с папками обвинений в руках и меняют позиции, как будто играют в полицейский тетрис, при появлении каждого новоприбывшего. У одного из арестованных над глазом кровоточит свежий порез, и он время от времени вытирает струйку закованным в наручники запястьем. Другой без сознания лежит в кресле. Проститутка, позирующая уголовным фотографам, спрашивает, можно ли ей повернуться в другую сторону: в таком ракурсе она лучше выглядит.