Похищение

— Я тебе не крутой, — говорит Стикс.

В следующий момент я уже валяюсь на полу, голова моя звенит от сокрушительного удара. Ноги мои придавлены непосильным грузом, и я чувствую, как с меня стаскивают штаны. Я пытаюсь свернуться клубком, но он начинает бить меня по лицу и в живот. Я пытаюсь позвать на помощь. Когда его пальцы смыкаются у меня на ногах, я принимаюсь пинаться, никуда особо не целясь, лишь бы не допустить этого. Этого я не допущу..

Я призываю всю ярость, что вызревала во мне с того самого момента, как полицейские вторглись на нашу кухню в Векстоне. Я выпускаю панический страх разоблачения, с которым прожил бок о бок двадцать восемь лет. И когда он прижимает меня к полу в районе поясницы, когда его бедра скобками нависают над моими, я хватаю брусок мыла и, вывернувшись, засовываю его в ухмыляющийся рот Стикса.

Он моментально отпускает меня, и я, перевернувшись на бок, отчаянно задыхаясь, шарю по полу в поисках своей одежды. Я не думаю о тебе, сейчас я способен думать лишь о себе. Меня не оставят в покое, даже если я изо всех сил постараюсь слиться с толпой. Меня будут третировать, пока не узнают, какого цвета моя кровь.

Это все, что я успеваю подумать, пока не воцаряется кромешная тьма.

В тюрьме я никогда не засыпаю в темноте. Никогда не засыпаю уставшим. А потому мне не остается ничего иного, кроме как думать о том, что меня сюда привело. И эти мысли сворачиваются в ленту Мёбиуса у меня в голове.

Я не считаю овечек — я считаю дни.

Я не молюсь — я торгуюсь с Богом.

Я составляю список всего, что принимал как должное, потому что был уверен в неограниченном доступе к этим вещам.

Мясо, которое нужно резать. Ручки. Кофе с кофеином.

Безудержный детский смех. Танцы мотыльков.

Документы.

Не видно ни зги. Снежные облака.

Абсолютная тишина.

Ты.

Я открываю единственный уцелевший глаз — и вижу перед собой приземистого, накачанного чернокожего мужчину. Он ковыряется в еде. Сумерки, дверь заперта. Он выбирает апельсин и прячет его под матрасом.

Я пытаюсь привстать, но, похоже, меня оприходовали с головы до пят.

— Кто… кто ты такой?

Он оборачивается, будто бы удивившись, что я жив.

— Меня зовут Компактный.

— Так тебя зовут?!

— Бабы прозвали. Потому что я, может, и маленький, но, черт побери, сколько от меня удовольствия! Как хороший компакт-диск послушать. — Он набирает пригоршню крохотных морковок и съедает их в один присест. — Надеюсь, пообедать ты не рассчитывал… — Он указывает на мой, как я понимаю, поднос.

— А что случилось с…

— Со Стиксом? — Компактный ухмыляется. — Этот мудак получил Д.

— Что такое Д?

— Дисциплинарное взыскание. Его упрятали на целую неделю.

— А почему я не получил Д?

— Потому что даже офицеры знают: назвал кого-то крутым — или дерись, или трахайся. — Он пристально смотрит на меня. — Ты только не расслабляйся, папаша. Тебя здесь не оставят. Они вообще не хотели смешивать расы, но кроме меня никого не нашлось.

Сейчас мне совершенно неважно, кто он: негр, латиноамериканец или марсианин. Из кармана полосатой рубахи он достает почтовую открытку и просовывает ее между прутьями решетки. На двери висит самодельный почтовый ящик из пластмассовых ложек — даже, представь себе, с крохотным флажком, раскрашенным маркером.

Если гнить здесь достаточно долго, станет ли кожа грубее? А в тюрьме — в тюрьме будет иначе? Как только я признаю себя виновным, меня засадят туда на долгие годы. Возможно, по году за каждый год, который я украл у тебя.

Я пытаюсь повернуться на другой бок и вздрагиваю от боли в почках.

— Как ты здесь оказался? — спрашиваю я.

— Просто в отеле «Риц» не было свободных мест! Блин, что за вопросы?!

— Я имел в виду, за что тебя посадили?

— Полгода за наркоторговлю. Могли дать всего три месяца, но я тут уже не в первый раз. Такая, понимаешь, привычка… Это как с собакой, папаша. Она никуда не уйдет просто потому, что ты оказался за решеткой. Стоит выйти на улицу — и она уже тычется в тебя мордой.

Снизу мне виден металлический каркас, который держит верхнюю койку. Я вглядываюсь в сваренные гвозди и задумываюсь, какой вес они способны выдержать.

— Стикс, он такой, ему палец в рот не клади. Он думает, что вся тюряга принадлежит ему. — Компактный качает головой. — Мы вот только не поймем, кто ты такой.

Я закрываю глаза и вспоминаю всех людей, которыми мне довелось побывать. Я был мальчишкой, влюбившимся в израненную женщину тысячу лет назад. Я был отцом, держащим свою дочь на руках и знающим, что ничто на свете не сможет нас разлучить. Я был мужчиной, готовым отдать последнее, чтобы побыть со своей девочкой еще хоть миг. Был беглецом. Был обманщиком. Был предателем и преступником. Возможно, моя привычка — та, которая всякий раз тычется в морду, стоит выйти на улицу, — это привычка возрождаться. Возможно, я пойду на все, лишь бы очистить протокол и начать жить сначала.

— Можешь называть меня Эндрю, — говорю я.

ЭРИК