Похищение

– И когда вы узнали, что она жива, вам наверняка захотелось с ней повидаться.

Я чувствую, как мама буравит меня взглядом.

– Да.

– Вы хотели проверить, похожа ли она на ту мать, которую вы себе сочинили?

– Да.

– Но тут отец говорит вам, что эта мать, чей образ вы уже успели приукрасить, словно чудесный миф, – алкоголичка. Что она подвергала вас опасности, поэтому он вынужден был вас похитить.

Я киваю.

– Вам ведь не хотелось верить его словам?

– Нет, – признаюсь я.

– Но пришлось, – настаивает Эмма. – Потому что в противном случае вы бы вернулись к тому, с чего все началось, – к обману.

– Это было не так…

– Мисс Хопкинс, вы ведь не станете отрицать, что ваш отец – обманщик, когда согласно вашим же показаниям…

– Да! – перебиваю я ее. – Да, он обманщик. Он обманывал меня на протяжении двадцати восьми лет, вы это хотите услышать? Но если бы он не лгал, ему пришлось бы сказать правду, а кому же понравится правда? Мне бы точно не понравилась, уверяю вас. Мне было гораздо проще думать, что моя мать мертва, чем узнать, что она пьяница, не способная обо мне позаботиться. – Я поворачиваюсь к присяжным. – Равно как проще думать, что человек, нарушивший закон, заслуживает наказания…

– Ваша честь! – восклицает Эмма.

– …особенно если об этом твердит прокурор, говорят по телевизору, пишут в газетах… когда на самом деле в глубине души вы понимаете, что он поступил правильно!

– Ваша честь, попрошу вычеркнуть эти эмоциональные заявления из протокола! – требует Эмма.

– Вы сами ее вызвали, – пожимает плечами судья.

Эрик ловит мой взгляд и, переполненный гордостью, ободряюще мне подмигивает.

Мне удалось разозлить прокуроршу – и спина моя сама собой выпрямляется.

– Мисс Хопкинс – говорит Эмма, ловко меняя тему, – вы ведь зарабатываете себе на жизнь тем, что ищете пропавших людей, я права?

– Да.

– Вы не могли бы рассказать об этом подробнее?

– Мы с Гретой – так зовут мою гончую – сотрудничаем с полицией, помогаем им искать пропавших без вести.

– И как вы ищете заблудившегося ребенка?

– Я даю Грете образец запаха – предмет, которого ребенок недавно касался. Обычно это наволочка, или пижама, или простыня – в общем, чем ближе к коже, тем лучше. Но если образца нет, сгодится и отпечаток ноги. Грета нюхает – и бежит искать, а я лишь следую за ней.

– Вы, наверное, встречали немало родителей пропавших детей.

– Немало, – подтверждаю я.

– И как они себя обычно ведут?

– Большинство паникует. – Как паниковала вчера вечером я.

– Вам когда-нибудь приходилось сообщать, что найти их ребенка не удалось?

– Да, – признаю я. – Иногда следы просто обрываются. Иногда сказываются неблагоприятные погодные условия.

– А бывали случаи, чтобы вы прекращали поиск?

Я снова ловлю на себе мамин взгляд.

– Я стараюсь так не делать, но порой выбора не остается.

– Мисс Хопкинс, а за беглецами или потенциальными самоубийцами вас когда-нибудь посылали?

– Да.

– Насколько я понимаю, они далеко не всегда горят желанием возвращаться вместе с вами.

Я вспоминаю утес среди скал, вспоминаю женщину, шагнувшую с этого утеса.

– Да, это так.

– Но когда вы их находите, то все равно приводите их домой, как бы они ни сопротивлялись?

После гибели Рутэнн я часто задумываюсь, почему она все же согласилась взять меня с собой. Она же спланировала все заранее. Так зачем было отягощать совесть лишними свидетелями? Хотя, возможно, ей нужны были свидетели. Точнее, одна свидетельница – я. Может, ей казалось, что после всего пережитого я должна понимать: к поступкам, которых ждешь от человека, и тем, которые он считает правильными, ведут разные следы. Ведь после всего пережитого я знала, что порой человек вынужден лгать.

– Да, – отвечаю я Эмме, – привожу.

Глаза Эммы Вассерштайн сияют триумфом.

– Поскольку знаете, что так надо, – подсказывает она.

Но я качаю головой.

– Нет. Невзирая на то, что знаю: так не надо.

По-моему, всем парам не помешало бы пережить такой судный день: деревянный стул, свидетельская трибуна, связка незримых вопросов, похожих на фрукты, которые они очистят и скормят друг другу, причем каждый будет надеяться, что другой объяснит, как они здесь очутились. Когда Эрик подходит ко мне, чтобы начать перекрестный допрос, окружающий мир тает и мы снова становимся девятилетними детьми. Мы снова лежим навзничь на поле гибискусов и представляем, что приземлились на оранжевой планете, где кроме нас никто не живет.

– Что ж, – без затей начинает он, – как вы себя чувствуете?

– Держусь, – улыбаюсь я.

– Делия, я ведь не обсуждал с вами подробности этого дела, не так ли?

Мы все это отрепетировали. Я знаю, что скажет он и что должна сказать я.

– Нет, не обсуждали.

– И вас это, мягко скажем, раздражало, правда?

Я вспоминаю нашу ссору после визита в больницу. Вспоминаю свое бегство в резервацию хопи.

– Да. Я считала, что вы скрываете от меня информацию, которой я вправе обладать.

– Вы ведь не затем меня наняли, чтобы иметь возможность вмешиваться в ход разбирательства?

– Нет. Я наняла вас, потому что знала: вы любите моего отца как родного.

Эрик проходит мимо меня и останавливается у скамьи присяжных.

– Кем работает ваш отец?