Похищение

Он задумчиво проводит рукой по лицу.

– А что я буду делать, когда его признают виновным и Делил не сможет мне этого простить?

– Значит, сделай так, чтобы этого не случилось.

– Мне конец, – повторяет Эрик, качая головой. – Пора идти. Позаботься о ней, хорошо?

Он передает мне Делию, как будто она драгоценность, предназначенная для контрабанды. Как молитву, которую тайком шепчут еретики. Как залог. Эрик уже доходит до другого конца парковки, когда я наконец отвечаю:

– Я всегда забочусь о ней.

II

Как мало осталось от того, кем я некогда был! Пожалуй, только лишь память и осталась. Но вспоминать – значит страдать, пускай и в новой форме.

Шарль Бодлер.

Фанфарло

Лелия

В детстве я представляла, как мама вернется ко мне. К примеру, я заказываю молочный коктейль в кафе, когда женщина на соседнем табурете вдруг смотрит мне в глаза – и наши взгляды скрещиваются подобно молниям. Или так: я открываю дверь – а на пороге вместо почтальона стоит моя мать. А может, на первом занятии водительских курсов я сяду в машину – и увижу ее на заднем сиденье с блокнотом, и она будет удивлена не меньше моего. В своих мечтах я отказывалась воспринимать смерть как абсолютный конец и мы всегда находили друг друга случайно. В моих мечтах мать и дочь узнавали друг друга без единого слова.

Странно теперь думать, что за эти двадцать восемь лет я могла видеть ее в очереди к кассе супермаркета. Она могла пройти мимо меня на автобусной остановке или на оживленной улице. Мы даже могли обменяться любезностями по телефону: «Нет, к сожалению, вы ошиблись номером». Странно думать, что наши пути могли пересечься – а мы и не знали, что теряем.

Если возникнет необходимость, всю жизнь можно уложить в одном-единственном чемодане. Спросите у себя, что вам действительно нужно, и ответ удивит вас самих. Вы запросто отбросите неоконченные проекты, неоплаченные счета и ежедневники, чтобы хватило места для фланелевой пижамы, которую вам нравится надевать дождливыми вечерами, камушка в виде сердца, подаренного вашим ребенком, и потрепанной книжонки, которую вы перечитываете в апреле каждого года, потому как влюбились, когда читали ее впервые. Оказывается, важно не то, что вы накопили за долгие годы, а то немногое, что вы можете унести с собой.

В ожидании взлета Софи прижимается личиком к иллюминатору. Она никогда раньше не летала на самолете. Все происходящее кажется моей дочери приключением, неожиданно ворвавшимся в нашу жизнь. Вроде внеплановых каникул. Я сказала ей, что там, куда мы летим, очень тепло и Эрик нас уже ждет.

Возможно, там нас ждет и моя мать.

Она так и не позвонила. Может, Фиц прав и она боится; может, звонить ей запретили адвокаты. Эрик пояснил, что обвинения, выдвинутые штатом Аризона, еще не означают, что иск подала она сама. Это даже не гарантирует, что она жива. Действующий ордер на арест – это всего лишь действующий ордер на арест.

Время от времени я ловлю себя на страшной мысли: она не позвонила просто потому, что не хочет. Мне не удается соединить эти два образа: ту мать, которая отказывается позвонить мне, и ту, о которой я грезила долгие годы.

С другой стороны, если моя мать была такой идеальной, как я себе представляла, зачем отцу было убегать от нее вместе со мной? Я никогда не сомневалась в его любви ко мне, но теперь, учитывая все, что стало известно, не должна ли я усомниться в ее любви? Если нет, то не пора ли признаться себе, что отец совершил ужасный поступок?

Когда я выложила свои соображения Эрику, он сказал, что я скоро узнаю, по-прежнему ли моя мать живет в Аризоне, и что я должна прекратить эту аналитическую лихорадку, пока не сошла с ума.

Но если бы я попала в такую ситуацию с Софи, если бы прошло столько лет… Я бы не стала слушать адвокатов. Я бы не обращала внимания на плохое предчувствие. Я бы пешком прошла полмира, чтобы очутиться у порога дома моей дочери. Дождавшись, когда мне откроют, я бы так сильно прижала ее к себе, что между нами не прошла бы самая тончайшая щепка сожаления.

– Мама, а Грете дадут ремень безопасности? – спрашивает Софи.

– Ее посадили в специальную клетку, – объясняю я. – Она уже, наверное, спит.

Софи задумывается.

– А сны ей снятся?

– Конечно, – отвечаю я. – Ты же сама видела, как она бегает во сне.

– Вчера мне приснился сон, – говорит Софи. – Дедушка повел меня в кафе поесть мороженого, но чего бы мы ни попросили, все равно давали клубничный пломбир.

– Он терпеть не может клубнику, – тихо вставляю я.

– Но в моем сне он ел клубничное! – Она поворачивается ко мне. – А мы встретим дедушку на той стороне?

Она имеет в виду Аризону, но я воспринимаю это иначе. Мне всегда казалось, что мы с папой образуем одно целое, команду. А теперь я в этом не уверена. С одной стороны, я была его дочерью и он поступал так, как считал нужным. С другой стороны, теперь я сама мать, а он воплотил в жизнь кошмар, страшнее которого нет ничего.