Похищение

Она была слишком напутана, чтобы плакать. Все происшествие заняло не более двух минут, хотя мне казалось, что прошла вечность. Ярким пятнышком, которое я заметила в мутной воде, была цепочка, подаренная моим отцом на день рождения. На ней висела серебряная звездочка – «загадай желание».

Софи нравится слушать, как мы спасли ей жизнь. Она может слово в слово повторить все подробности случившегося, но за прошедшие годы мы отполировали их, как конскую сбрую. Она не может рассказать эту историю из первых уст, она лишь пересказывает наши свидетельства, и мы с Эриком благодарим за это Бога. Я думаю, есть вещи, которых лучше не помнить вовсе.

В конце трейлерного парка есть сухая, пыльная просека, куда Эрик ведет меня встречать закат. Там кто-то словно бы протаскивает розовую занавесь сквозь складки гор.

Костюм он так и не переодел, но хотя бы распустил узел на галстуке. Мы любуемся, как небо переливается акварельными оттенками оранжевого и фиолетового, и эта картина слишком прекрасна, чтобы быть подлинной. В паре футов от нас Софи бросает Грете теннисный мяч, а та приносит его обратно.

– Знаешь, я тут подумал: если с юриспруденцией у меня не сложится, я всегда могу устроиться в Фениксе метеорологом. Вот послушай: понедельник – сто четыре градуса, солнечно. Вторник – сто четыре, солнечно. Среда – прохладно, сто два градуса…[19]

– Эрик, – перебиваю его я. – Брось.

Он тут же умолкает.

– Ди, я просто хотел тебя немного развеселить. Фиц сказал, что у тебя выдался напряженный день.

– Ты не должен был допустить, чтобы я пропустила слушание.

– Я не виноват! Мне не сказали, на какое время оно назначено. – Он обнимает меня на талию. – Расскажи о своей матери.

Я слежу за ястребом, разрывающим ткань неба когтями и обнажающим под этой тканью россыпь мелких звезд. Заходящее солнце бьется в предсмертных конвульсиях, брызжа янтарным, розовым и черным.

– Она алкоголичка, – наконец говорю я.

Он замирает, и я понимаю, что для него это такая же неожиданность, как и для меня.

– И раньше была? – спрашивает он.

– Да. – Я поворачиваюсь к нему лицом. – Как ты думаешь, может, я поэтому в тебя и влюбилась?

– Надеюсь, что нет, – смеется Эрик.

– Я не шучу. Может, я не смогла исправить ее и решила поэтому исправить хотя бы тебя?

Эрик кладет руку мне на плечо.

– Ди, ты ведь даже не помнила ее.

С этим не поспоришь. Но почему я ее не помнила потому что не могла вспомнить или потому что не хотела, память – она ведь не постоянна. Воспоминания могут «нахлынуть», «пробудиться», «воскреснуть». Их выводят на арену, как цирковых лошадей, на потеху зрителям. Значит, когда-то они могут «схлынуть», «заснуть», «умереть» – пропасть.

Или я не права? Когда я жаловалась на пьянство Эрика, он говорил, что я валяю дурака: он выпивал всего одно пиво, а меня уже тошнило от его дыхания. Теперь я задумываюсь: а что, если во мне говорила некая «память запахов», какое-то глубинное понимание, что человек, от которого разит спиртным, рано или поздно меня огорчит?

– А еще я сегодня ездила в тюрьму.

– И как?

– По десятибалльной шкале? Минус четыре.

– Ну, возможно, не такой уж это был бесполезный день. Вполне вероятно, что ты раздобыла положительное основание для защиты.

– Это еще что такое?

– Если у твоего отца была серьезная причина забрать тебя – к примеру, пьянство матери представляло угрозу для твоего благополучия – и если он пытался добиться опеки над тобой через суд, мы, возможно, сможем его отмазать.

– Думаешь, получится?

– В любом случае это лучше, чем линия, которую планировал я.

– Какую же ты планировал линию?

– Что на самом деле тебя похитила мисс Скарлет. В библиотеке. С помощью гаечного ключа.[20]

Я качаю головой, но ему таки удается выжать из меня улыбку. Стоит подумать об отце, и боль в груди поднимается, как тесто в кадушке. Я была к нему несправедлива. Если уж на то пошло, мне можно предъявить такое же обвинение – я тоже пыталась уберечь жизнь, к которой мы привыкли. Разве это преступление, когда ты настолько любишь человека, что не можешь спокойно смотреть на происходящие с ним перемены? Разве это преступление, когда ты настолько любишь человека, что взгляд твой затуманен?

Эрик бросает Грете теннисный мячик, и тот улетает куда-то в кусты. В близящихся сумерках черты его лица теряют четкость. Он может быть кем угодно. И я тоже.

Элиза

Ты этого, скорее всего, не помнишь, но я однажды рассказывала тебе о той минуте, когда умерла моя мать. Я, тогда еще шестнадцатилетняя девчонка, была далеко от нее – она гостила у сестры в Техасе, – но вдруг проснулась среди ночи и увидела ее рядом. Она сидела на краешке кровати и касалась рукой моего лица.

– Мамуля? – прошептала я, но она тут же исчезла, оставив по себе лишь аромат туберозы – да такой сильный, что за все эти годы я так и не смогла вытравить его из кожи.