Похищение

– Размечтались, мистер Тэлкотт. Я вообще этого не понимаю: хороший холестерин, плохой холестерин. И уж точно, черт побери, не понимаю, почему я должен класть на хлеб всего четверть чайной ложки арахисового масла, когда мне хочется съесть нормальный бутерброд! – Он откусывает и кривится. – Знаете, почему мне все-таки удастся похудеть на диете Зоуна? Потому что ни один нормальный человек не станет жрать такое дерьмо! – Он тяжело, с присвистом вздыхает и поудобнее устраивается в кресле. – Я обычно не провожу совещаний в обеденный перерыв, но надо рассмотреть такой вариант, потому что тема вашего прошения, если честно, настолько неприятна, что у меня испортился аппетит. Если я буду получать по десятку таких прошений в день, живот у меня скоро станет как у Брэда Питта.

– Ваша честь… – вмешивается Крис.

– Присядьте, мистер Хэмилтон. Вас это не касается, а у мистера Тэлкотта, к сожалению, есть своя голова на плечах. – Судья смотрит на меня. – Господин адвокат, как вы уже, должно быть, знаете, давление на свидетеля является одним из самых серьезных нарушений в моральном кодексе юриста. Если ваша вина будет доказана, ваше pro hac vice отменят, а вас самого выкинут пинком под зад из Аризоны и, скорее всего, из всех адвокатских коллегий страны.

– Разумеется, судья Ноубл, – соглашаюсь я. – Но предположение мисс Вассерштайн не соответствует действительности.

Судья хмурит брови.

– Вы хотите сказать, что не помолвлены с дочерью вашего клиента?

– Помолвлен, Ваша честь.

– Возможно, у вас в Нью-Гэмпшире уже заключено столько кровосмесительных браков, что все приходятся друг другу троюродными братьями и найти юриста, который не был бы родственником клиенту, невозможно, но у нас в Аризоне иная ситуация.

– Ваша честь, я действительно состою в близких отношениях с Делией Хопкинс. Но, невзирая на инсинуации мисс Вассерштайн, это никоим образом не отразится на моем участии в этом деле. Да, Делия спрашивала о своем отце, но спрашивала, хорошо ли он выглядит и достойно ли с ним обращаются. Эти вопросы важны на личном уровне, а не на профессиональном.

– Мы могли бы попросить Делию подтвердить ваши слова, – язвительно замечает Эмма, – но с ней уже, скорее всего, отрепетировали нужные ответы.

Я поворачиваюсь к судье.

– Ваша честь, даю вам слово – а если этого недостаточно, то повторю под присягой, – что не нарушаю никаких этических норм. Если уж на то пошло, я несу утроенную ответственность перед своим клиентом, поскольку в мои приоритеты также входит благополучие его дочери.

Эмма скрещивает руки над огромным животом.

– Вы слишком тесно связаны с этим делом, чтобы сохранять беспристрастность.

– Вздор! – возражаю я. – Это как сказать, что вы не можете вести дело о похищении ребенка, потому что сами готовы родить с минуты на минуту и материнские чувства могут повлиять на объективность ваших решений. Но если я скажу это, то ступлю на тонкий лед, вам не кажется? Вы тут же обвините меня в предвзятости, сексизме и общей архаичности взглядов, не так ли?

Так, мистер Тэлкотт. Замолчите, пока я лично не засунул кляп вам в рот, – сердится судья. – Я выношу решение, тут и думать нечего. Ваша первостепенная обязанность – защищать клиента, а не невесту. Тем не менее штат должен предъявить мне конкретные доказательства давления, оказанного вами на свидетеля, а мисс Вассерштайн этого пока не сделала. Так что вы можете оставаться адвокатом Эндрю Хопкинса, мистер Тэлкотт, но будьте бдительны: я глаз с вас не спущу. Каждый раз, когда вы будете открывать рот, я буду поглаживать свой экземпляр морального кодекса. И если вы хоть раз оступитесь, то и глазом не успеете моргнуть, как я сообщу о вас в Комитет по этическим вопросам. – Судья берет банку арахисового масла. – К черту! – говорит он и запускает два пальца в коричневую массу. – Совещание закончено. Эмма Вассерштайн встает и роняет свои бумаги. Я наклоняюсь помочь ей.

– Я сломаю тебе шею, педик, – бормочет она.

Я выпрямляюсь, потрясенный.

– Прошу прощения?

Судья следит за нами поверх очков.

– Я сказала: «С возвращением, Эрик», – отвечает Эмма и, улыбнувшись, вперевалку идет к выходу.

Вернувшись домой, я застаю Софи во дворе за покраской кактуса в розовый цвет. У нее еще достаточно маленькие руки, чтобы проводить кисточкой между колючками. Уверен, в этом штате покраска кактуса считается преступлением, но, честно говоря, сейчас я не настроен защищать интересы еще одной родственницы в суде. Припарковав машину у продолговатой жестянки, которая служит нам домом, я ныряю в озеро нестерпимого зноя. Рутэнн с Делией, овеваемые пылью, сидят на нейлоновых складных стульях между трейлерами, а Грета лужицей растеклась у банки с краской.

– Зачем Софи красит кактус?

Делил пожимает плечами.

– Он захотел стать розовым.

– Вот как! – Я присаживаюсь на корточки возле дочери. И кто это тебе сказал?

– Ну, кто-кто… – протягивает Софи с той тоской, на какую способны только четырехлетние дети. – Магдалена.

– Магдалена?