Похищение Черного Квадрата

Потом могут предложить обменять его на своего разведчика, который тоже попался.

А если нет?

Тогда будут судить и долго держать в тюрьме.

Но детям-то сообщат? — Алешка спросил это с таким волнением, будто о своих детях переживал.

А я сразу понял, кого он имел в виду. Не Ростика, конечно. И у меня в груди как-то тепло стало от благодарности к младшему брату. Всегда такому неравнодушному к чужой беде.

— Детям сообщат, — успокоил его папа. — Иди спать, разведчик.

А ведь и в самом деле — на разведку Алешка ходил, угадал папа.

Алешка шмыгнул под одеяло:

— Дим, срочно засыпаем — завтра целый день будем думать.

Как же, усмехнулся я, обязательно. Как квартиру пылесосили и цветы поливали, так и думать будем…

В школе в этот день ничего интересного не было. Правда, было приятное. Меня поймал Бонифаций и сказал, что все-таки на днях придется еще разок съездить в Малеевку. В музей привезли доски для ремонта мансарды, и нужно уложить их в сарай.

— Ты же не хочешь, Дима, чтобы их растащили, — быстро прибавил Бонифаций, чтобы я не отказался.

А я и не думал отказываться. Совсем наоборот. Уж очень хотелось еще разок посмотреть в голубые глаза дочки разведчиков.

— Да, — вспомнил Бонифаций, — передай Алексею, что Семен Михайлович распорядился снять с него взыскание. Завтра он может прийти в школу.

Может-то он может, да вот захочет ли?

Обязательно передам, Игорь Зиновьевич. Он будет счастлив.

Сомневаюсь, — откровенно буркнул Бонифаций и помчался дальше.

Алешка валялся на тахте и разглядывал папин каталог. Те самые картины.

Надо сказать, что если Алексей легко переживал вынужденную разлуку с родной школой, то сама школа явно без него скучала. Время от времени Алешке звонили одноклассники и коллеги по кружку рисования. Частенько и забегали, с порога выкладывая кучу новостей. В основном негативных. И в частности, в сфере классных событий.

Новая учителка оказалась злой, строгой и равнодушной. Кроме того, у нее проявилась с первых дней такая особенность: она разделила учеников на две неравные части. В одной части те, у кого родители могут, а в другой — не могут.

— Чем вы можете помочь классу?

А что нужно?

Нужно, чтобы класс стал для наших учеников родным домом. Нужны для этого новые шторы, компьютер, можно не новый. Хорошо бы заменить светильники. Обогатить новыми книгами классную библиотеку. Магнитофон нужен для улучшения процесса освоения нового материала. Нужен телевизор с плейером и кассетами…

Родители, которые могли помочь, тащили в класс все, что не жалко. И их дети могли не заботиться о своих оценках. Ну, а дети тех родителей, «которые не могут… Тут все ясно. Не можете — не надо, но и у нас не проси!

Огурцова даже подслушала интересный разговор директора с Мальвиной.

Семен Михайлович: Мне кажется, Татьяна Львовна, вы не совсем верно представляете себе учебный процесс. И процесс воспитания.

Мальвина: Я создаю в классе рабочую обстановку.

Семен Михайлович: Вы же педагог, а не завхоз. Интерьер, учебные пособия не заменят детям учителя.

Мальвина: Вы как солдафон рассуждаете.

В общем, грустная картина. Лешка даже сказал — гнусная. А ему можно верить, он узнает людей сразу, по глазам. Не зря же они с Мальвиной сразу невзлюбили друг друга.

— У тебя большая радость, — сказал я Алешке. — Просто счастье.

Алешка поднял голову, вопросительно взглянул. А я торжественно объявил:

Тебе разрешено вернуться в школу. Специальным распоряжением директора.

Маме не проболтайся, — спокойно отозвался Алешка и снова опустил голову к страницам каталога.

Явно что-то замышляет.

Я пошел на кухню, обедать. А когда вернулся, Алешка сидел за письменным столом и что-то старательно, высунув язык в помощь, писал.

Я безмерно удивился. Человеку устроили внеплановые каникулы, а он, видите ли, за уроки уселся. Но я, оказывается, преувеличил Алешкино усердие.

Дим, как пишется „предлагаю“?

„Придлогаю“, — усмехнулся я. — А тебе зачем? Что ты пишешь?

Анонимку, — важно ответил Алешка. — Сейчас расскажу.

Он довел до конца свой труд, убрал свой язык на место и сказал:

— У меня вызрел план. Ольке нужны деньги, так? Этому… фиртурме Алтынскому нужна картина, так? Я рисую копию, мы ее вешаем в музее, а настоящую картину продаем Алтынскому за миллион баксов.

Хорошо, что я сидел в этот момент в кресле — а то бы так и грохнулся на пол.

— Что с тобой, Дим? — испуганно спросил Алешка. — Подавился?

Я закрыл сначала рот. А потом и глаза. И стал считать до ста и обратно — папа говорит: верный способ успокоиться.

— Что „девяносто два“? — спросил Алешка. Оказывается, я считал вслух.

Тут ко мне вернулся дар речи. И я завопил:

— Опять? У тебя навязчивая идея! Ты псих! Ты соображаешь? Украсть картину и продать ее за рубеж!

Подумаешь, картина, — пренебрежительно фыркнул Алешка. — „Черный квадрат“. Я таких сто штук за вечер нарисую, — точь-в-точь повторил он мамины слова.

Не сомневаюсь, — сказал я безнадежно. — Вот нарисуй и продай.

У меня за столько не купят. — Серьезно так сказал, со знанием вопроса. — У меня еще имени нет на мировом культурном рынке.

А ты думаешь, если имя есть, значит, можно любую дрянь людям впаривать?