Похищение Европы

Бойцов Затычки не пугали запахи канализации и неотвязный трупный смрад. Они научились распугивать крыс пистолетными выстрелами. И даже запах пороха, висящий в воздухе после стрельбы по хвостатым грызунам, не доставлял им неудобств. Самым ценным достоинством временного жилища считалась вода, которая неведомым и волшебным образом могла сочиться, течь, бить упругой струёй из крашеных яркой синей краской труб. Если в подвале была вода — он считался пригодным для стоянки. Если вода иссякала — приходилось менять место дислокации. А трупы людей и животных они просто выбрасывали на улицу, обкладывали всем, что способно гореть, и поджигали.

Ах, эти городские костры! Той ночью им пусть немного, но повезло. Под крышей их нового убежища оказалось слишком тесно. Но главная причина была не в этом. Затычка распорядился выставить снаружи ночных дозорных. Шурали и Ибрагим Абдула вызвались добровольцами и теперь, ночуя у зловонного костра, но под открытым небом, Шурали вспоминал детство в горах Нангархара. Там, на каменистых плато, приближаясь к тлеющему между камней костерку, путник мог опасаться лишь навязчивого внимания пастушьих собак. Лишь запах овечьего помёта и мокрой шерсти мог потревожить его ноздри. Но люди! Пришедшего из холодной ночи путника никто не обидел бы. Совсем иное дело Халеб. Город корчился в рвотных судорогах предсмертной агонии, извергая вонь горящих покрышек. Страх метался в каменных лабиринтах. Его голые, когтистые лапки скребли остывающие камни. Он кусался, пищал и тявкал, подстрекая одичалого одиночку к необдуманным действиям — подойти к огню, спросить воды, пищи и защиты. И одиночка шел, и его встречала последним приветом без предупреждения автоматная очередь. В этих местах костры были высоки, и их следовало обходить стороной. Шурали смотрел на танец огня, не замечая отвратительной вони. Ему хотелось думать, что из полуночной темноты на него смотрит не умирающий Халеб, а покатые склоны гор Нангархара. Что не крысы шуршат во тьме отбитой штукатуркой, а топчутся сонные овцы. А о малейшей опасности его предупредит лай пастушьих собак, а не брань Ибрагима Абдулы и не автоматная очередь.

— Тебя зовет командир, — сказала темнота голосом русского прислужника Затычки.

— Меня? — ответил с другой стороны костра Ибрагим Абдула.

— Нет.

— А кто ж тебя прислал, евнух?

— Я не евнух. Веры вашей не принимал.

— Так ты христианин?

— Иди. Тебя командир зовёт, — слуга Затычки положил руку на плечо Шурали, но Ибрагима Абдулу всё ещё одолевал боевой азарт.

— Так ты не обрезан? Или обрезан слишком коротко?

Шурали не хотелось продолжения схватки, и он потянул русского прислужника Затычки за рукав:

— Пойдем. Он устал и обозлён. Мы потеряли слишком много товарищей.

В арафатке и тёмных очках гаремный служитель нравился ему больше. Но сейчас слуга Затычки смотрел на него прозрачными русскими глазами. Продолговатое и курносое его лицо ровным счётом ничего не выражало. Выгоревший светлый пух на голове при свете костра казался кроваво-красным. Шурали пугали такие вот бритые лица. Невольно вспомнились лица убитых разрывной гранатой «норвежцев». Гладкие и безволосые, они лоснились от пота. Конопатые, огромные руки того, кто звался Олсеном, показались Шурали слишком тяжелы. Они постоянно распадались на стороны, словно мертвец желал заключить его в объятия. Совсем недавно, после окончания боя в промзоне, они с Ибрагимом Абдулой спрятали тела двоих товарищей в пыльных кустах на краю пустыря. В одной из колючих ветвей привязали окровавленную тряпку. Спасатели ООН заметят её, найдут трупы и поступят с ними по-людски. Но они с Ибрагимом Абдулой не люди. Нет, не люди.

* * *