Похищение Европы

Под потолком неровно горела электрическая лампочка. Труба водопровода пока давала достаточно воды и канадцы, те самые, которых Ибрагим Абдула называл «хохлами», уже скребли бритвами подбородки. В тёмных закутках соседних залов копошилась мирная жизнь — солдаты отдыхали. Слышалось тихое пение, храп, стук ложек. Светились дисплеи гаджетов. Слуга Затычки вел его из одной подвальной комнаты в другую и в каждой горел свет. Да, на этот раз им повезло с жилищем. Может быть, командир решит задержаться здесь на несколько дней? Электричество — щедрейший из даров Всевышнего, да будет он всем миром прославляем! Шурали споткнулся о кинутый по полу силовой провод. Свет заморгал и погас. В темноте кто-то проклял его на непонятном языке, но Шурали не стал останавливаться, потому что они уже ступили на порог командирской опочивальни. Обе женщины Затычки — и сирийка, и иудейка — тоже были здесь. Обе, покрытые большими пестрыми платками, пристроились на матрасе в углу. Одна из них возилась с крошечной электроплиткой. Она шуровала ложкой в кастрюльке и не подняла головы, когда Шурали вошел. Другая — черноглазая дочь племени иудеев — бесстрастно кивнув ему, и сняла с предохранителя лежащий на коленях автомат. Сам Затычка вместе с Фархатом расположились посредине комнаты на слегка оплавленных и почерневших, но вполне устойчивых пластмассовых стульях с подлокотниками. Фархат сосредоточенно водил пальцем по панели кейборда. В голубоватом свете монитора сухое его лицо казалось совсем бледным. Тучное тело Затычки едва вмещалось между подлокотниками. Командир кривился, испытывая явное неудобство. Слуга указал Шурали его место в углу, где были свалены туго набитые пластиковые мешки — имущество командирских наложниц. Шурали послушно расположился на кипе тряпья.

— Меня терзают сомнения, Фархат! — в своей обычной угрюмой манере проговорил Затычка. — Я хочу знать, как всё произошло на самом деле.

— Четвертый праведный Халиф — Али ибн Абу-Талиб, да будет доволен им Аллах, сказал: жаждущий знаний подобен воину в Священной войне во имя Аллаха.

Шурали исподволь посматривал на насупленное лицо Затычки. Борода его шевелилась — нехороший признак.

— Вот и пришел к нам многоученый и отважный человек. Он дарует нам необходимые знания во имя Аллаха и Пророка его, — голос Фархата утих.

Все — и обе наложницы, и сам велеречивый — многозначительно уставились на Шурали. Только Затычка смотрел на экран гаджета, который к тому времени уже «уснул».

— Что ты видел, Шурали? — спросил командир после паузы.

— Не видел ничего, почтеннейший. «Норвежцы» налили соляры в выхлопную трубу. Всё заволокло белым дымом.

— Нам известно, что оба мертвеца — и Адольф Олсен и Хайнц Франц Томас — умерли от осколочных ранений. Кто-то бросил в люк гранату.

— Я не бросал, — вздохнул Шурали.

— Ты стоял рядом и корректировал огонь, — борода Затычки теперь походила на обозленного дикобраза. — Никто не мог подойти к машине, минуя тебя.

— Я смотрел в окуляры бинокля. Видел подвиг отважного воинства, совершенный во имя Аллаха, да будет он прославлен в веках!

— Пушту прикидывается тупым, — проговорила черноглазая иудейка. — Но на самом деле он не так прост. Позволь мне…

— Молчи, женщина! — рявкнул Затычка. — Тебе бы только убивать!

— Я убью любого. Кого прикажешь, — ответила женщина, и русский евнух Затычки дрогнул, когда она передернула затвор автомата.

Они говорили друг с другом на языке иудеев, стараясь соблюсти видимость интимности, и не ведали о том, что майор Абрамс обучил Шурали и этому языку.

— Как же ты мог видеть подвиг славного воинства, если, по твоим словам, всё заволокло белым дымом? — спросил Фархат.

— Аллах сподобил меня видеть многочисленные смерти неверных.

Шурали опустил глаза и втянул голову в плечи.

— Он боится тебя, достопочтенный Абу Маариф, — хмыкнул Фархат.

— Он лжет, — проговорила черноглазая женщина на языке иудеев.

— Пусть уходит, — сказал Затычка. — Аллах рассудит…

— Да прославится его имя! — Фархат воздел руки к потолку.

Слуга вывел Шурали в соседний зал. А там молодые йеменцы уже затеяли свою любимую игру. Один из них с неимоверной быстротой перемещал по плоскому листу фанеры три пластиковых стаканчика. Другие йеменцы наперебой угадывали, под каким из них находится почерневший грецкий орех. Воздух в помещении был спертым. Шурали сдёрнул с головы арафатку и вытер ею лицо. Мучительно хотелось выйти наружу. Лучше смрад горящих покрышек, чем сладковатый душок анаши, щедро сдобренный запахами крысиного кала. Лучше лающая брань Ибрагима Абдулы, чем алчные, отуманенные травой и азартом очи йеменских наёмников Затычки.

— Постой! — кто-то схватил его за рукав. Знакомое слово, произнесенное на чужом языке, заставило Шурали обернуться.

Русский прислужник Затычки, спрятав лицо в поднятый воротник робы, тянул его назад.

— Послушай! — сказал он. — Слушай же!

Шурали повиновался, сделал шаг назад. Теперь он снова стоял на пороге командирской опочивальни и мог слышать всё, что говорилось в ней.