Похищение лебедя

Однако я не мог отделаться от смутного ощущения, относящегося к этому моменту, и мною завладело предчувствие совершенно в духе Холмса — конкретное подозрение и одновременно ощущение, что необходимо самому побывать на месте события. Конечно, я навещал Мет несколько раз в год, но мне хотелось найти место, где Роберт впервые пережил галлюцинацию — или вдохновение, или… любовь? Даже если там не осталось ни ружья, ни свисающей с потолка веревки, ничего такого, на что направить увеличительное стекло… что ж, пусть глупо, но я схожу, тем более что мне давно пора бы навестить отца. Я не был в Коннектикуте уже год, на шесть месяцев дольше, чем следовало. Он бодро говорил по телефону и присылал веселые открытки с приходской почты (говоря, что ей нужны клиенты, а он не любит интернет), но я тревожился, что он что-то скрывает. Если было что скрывать, болезнь или упадок духа, он бы, конечно, не стал меня тревожить. С такими мыслями я дождался ближайших выходных и купил два билета на поезд: один — до Пенсильванского вокзала и обратно, и второй — из Нью-Йорка в мой родной городок. Я забронировал номер в обветшалом, но милом старом отеле на Вашингтон-сквер — в нем я однажды прожил неделю с молодой женщиной, на которой почти готов был жениться: даже удивительно, как давно это было и как крепко я забыл женщину, которую когда-то обнимал в постели, с которой сидел на скамейке в парке и узнавал от нее названия деревьев. Я не знал, где она теперь, возможно, вышла замуж за кого-то другого и стала бабушкой.

У меня мелькнула мысль пригласить с собой в Нью-Йорк Мэри, но слишком сложно было предугадать, что из этого выйдет, как она примет приглашение, как решить или хотя бы поднять вопрос с номерами: отдельные или нет? Уместно было бы побывать в музее вместе с ней, ведь прошлое Роберта Оливера поглощало ее не меньше, если не больше, чем меня. Но это было слишком сложно устроить. В конце концов я даже не сказал ей, куда собираюсь, она не звонила уже пару недель, и я полагал, что она объявится, когда готово будет продолжение мемуаров о Роберте Оливере. Позвоню, когда вернусь, решил я. Сотрудникам я сказал, что пропущу один рабочий день, потому что еду к отцу, и оставил им обычное распоряжение касательно Роберта и других неспокойных пациентов: наблюдать особенно внимательно.

С Пенсильванского вокзала я сразу отправился на Центральный, чтобы попасть на поезд Нью-Хейвенской линии: я собирался переночевать у отца, а потом уже вернуться в город. Поездка не слишком утомительная, а я всегда любил поезда, где обыкновенно читал или дремал. В тот раз я взял с собой книгу, перевод «Красного и черного», но отрывался от чтения, чтобы посмотреть на проплывающие за окном летние виды жестоко изуродованного северо-восточного коридора: кирпичные склады, привокзальные строения мелких городов и пригородов, женщины, неторопливо развешивающие белье, ребятишки на асфальтовых школьных дворах, груды мусора и кружащие вокруг них чайки, похожие на стервятников, проблески полузасыпанного землей металла.

Должно быть, я задремал, потому что увидел солнце уже над коннектикутским побережьем. Я всегда любил вид на пролив Лонг-Айленда, на острова Тимбл, на старые пирсы и причал с новенькими блестящими катерами. Я, можно сказать, вырос на этом берегу: наш городок лежал в десяти милях от моря, но в детстве субботы для меня означали пикники на общественном пляже у Грэндфорда, или прогулку вокруг Лайм-Мэнора, или походы по дорогам через болота, упирающимся в маленькую платформу, с которой можно было в мамин бинокль разглядывать краснокрылых дроздов. Запах соленой воды или впадающих в море рек всегда витал вокруг меня. Собственно, наш городок стоит на берегу реки Коннектикут. В 1812 году он был бы разрушен английской канонадой, если бы отцы города не поспешили вступить в переговоры с английским капитаном. Тут же выяснилось, что мэр приходится капитану двоюродным дядей, затем последовали вежливые поклоны и обмен домашними новостями. Мэр заметил, что сам он ничего не имеет против власти короля, капитан предпочел не заметить некоторой натянутости в заявлении дядюшки, и все расстались друзьями. В тот же вечер горожане собрались в церкви — не отцовской, а в очень старой церкви, стоявшей прямо над рекой — на благодарственный молебен. Англичане сожгли все окрестные селения, и мэр принимал Погорельцев, давая им приют из великодушия, но также из чувства вины. Наш городок — гордость местного общества за сохранение старины: церкви, гостиницы и старые дома в нем сохранились без перестройки. Фамильные узы не позволили снести потемневшие деревянные здания. Отец мой любит пересказывать эту историю, она наскучила мне еще в детстве, зато сохранилась в памяти и до сих пор трогает сердце, когда я снова вижу гладь реки и тянущиеся вдоль берега постройки колониальной эпохи в старом центре города: теперь в них большей частью торгуют сувенирными свечами и сумочками.