Похищение лебедя

Служащий справочного бюро на первом этаже сделал для меня все что мог. Нет, у них нет больше работ Оливье Виньо, и нет картин, в названии которых значится Беатрис де Клерваль. Это полотно закуплено в 1966 году у парижского коллекционера. В 1985–1986 годах оно было одолжено передвижной выставке, посвященной французскому портрету периода раннего импрессионизма. Он улыбнулся и кивнул, больше никаких сведений, сумел ли он мне помочь?

Я поблагодарил его пересохшими губами. Роберт видел ее раз или два, прежде чем портрет передали на выездную экспозицию. Это не галлюцинация, его просто потрясло чудесное полотно. Неужели он никого не спросил, куда оно пропало? Может быть, спрашивал, может быть, нет, главным в сложившемся у него мифе было ее исчезновение. А если он через много лет и вернулся в музей, ему уже не важно было, здесь ли полотно, ведь к тому времени он написал немало собственных версий. Даже если он видел портрет всего пару раз, он наверняка сделал зарисовку, и очень хорошую, ведь его работы так точно передавали лицо.

Или он нашел репродукцию в своих книгах? Очевидно, и художник, и женщина на портрете малоизвестны, однако работа Виньо была достаточно хороша, чтобы Мет ее купил. Я зашел в сувенирную лавку, но там не нашлось книг или открыток с репродукцией. Я снова поднялся наверх, прошел галерею. Она ждала там, сияла, улыбалась, готова была заговорить. Я достал свой блокнот для набросков и зарисовал ее наклон головы как умел. Потом стоял, глядя ей в глаза. Мне трудно было уйти, не взяв ее с собой.

Глава 60 МЭРИ

После художественной школы я бралась за любую работу, какую удавалось найти, пока наконец не пробилась на место преподавателя в Вашингтоне. Время от времени я что-то выставляла, вступала в какие-то группы, даже попадала в хорошие мастерские. Я хочу рассказать вам о мастерской, в которую попала около трех лет назад, в конце августа. Она размещалась в старом поместье в Мэне, на побережье. Мне всегда хотелось побывать в тех местах и, может быть, написать их. Я доехала туда от Вашингтона в своем маленьком пикапе, в моем синем «шеви», который с тех пор сдала на свалку. Я любила грузовичок. В кузове лежали мольберты, большая деревянная коробка со всеми принадлежностями, спальный мешок, подушка и солдатский рюкзак, оставшийся у моего отца после службы в Корее, набитый джинсами и белыми футболками, старыми купальниками, старыми полотенцами, все старое. Собирая рюкзак, я сообразила, как далеко ушла от Маззи с ее воспитанием. Маззи никогда бы не допустила таких сборов: скомканная поношенная одежда вместе с серыми теннисками и пакетами новых кистей из собольего волоса. Она не потерпела бы моей барнеттовской футболки с полустершейся надписью на груди и брюк хаки с оторванным клапаном заднего кармана. Правда, неряхой я не стала: длинные волосы у меня блестели, кожа и поистрепавшаяся одежда были чистехоньки. На шее я носила золотую цепочку с гранатовой подвеской, купила новый кружевной лифчик и трусики, скрыв нарядное белье под рваньем. Я любила себя такой: обтянутые кружевами тугие округлости, скрытые под одеждой, не ради мужчин (от них я после колледжа успела устать), а ради минуты, когда я вечером снимала заляпанную краской белую блузку и джинсы с протертыми насквозь коленями. Только ради себя: я дорожила только собой.

Я выехала очень рано и свернула на второстепенную трассу к штату Мэн, переночевала на Род-Айленде в полупустом придорожном мотеле пятидесятых годов: маленькие белые коттеджи с надписями причудливым черным шрифтом. Все вместе неприятно напоминало мне мотель из фильма Хичкока «Психоз». Впрочем, убийц в нем не оказалось; я мирно проспала чуть ли не до восьми и позавтракала яичницей в прокуренной закусочной по соседству. Там же я сделала несколько набросков в записной книжке: засиженные мухами занавески, подвязанные по сторонам окна, ящик с искусственными цветами, люди, зашедшие выпить кофе. На границе штата Мэн стоял знак, предупреждающий, что на трассу могут выйти лоси, а вдоль дороги теснилась чаща вечнозеленых деревьев, подступавших к обочине, словно войско великанов — ни домов, ни проездов, только высокие ели миля за милей. А потом у самой обочины показалась светлая песчаная дюна, и я поняла, что подъезжаю к океану. Я взволновалась, как бывало, когда Маззи на летних каникулах возила нас на Кейп-Мэй в Нью-Джерси. Я представила, как буду писать морской берег, пейзажи или скалы у воды под луной… Совсем одна. В те времена я еще в полной мере наслаждалась романтичным «совсем одна», не зная пока, как скоро это становится одиночеством, как остро оно ощущается порой на развалинах прошедшего дня. И не только дня, если вы меня понимаете.