Похищение лебедя

За пять часов она добралась до Вашингтон-сквер, поспела к ужину, и мы вместе поели в ресторане отеля. Она умирала от голода после непредвиденной автобусной поездки — поехала автобусом, а не полетела, потому что так выходило дешевле. Сама она этого не говорила, но я не сомневался. За ужином она в юмористических тонах описывала свою схватку за последний билет. Лицо ее раскраснелось от волнения, она не привыкла поступать не раздумывая. Ее длинные волосы скрепляли по бокам маленькие заколки, на ней были длинный бирюзовый свитер и тяжелые шнуры черных бус на шее. Я старался не думать, что ее лицо разгорелось из-за Роберта Оливера, от облегчения, а может быть, и радости узнать что-то о его жизни: что-то, что объяснило бы его побег и оправдало бы ее прежнее преклонение перед ним. Глаза ее сейчас были голубыми — я вспомнил Кейт — из-за свитера. Они, как видно, менялись, как море, вместе с небом и погодой. Она ела как благовоспитанный волк, изящно действовала ножом и вилкой и управилась с громадной тарелкой курятины с кускусом. Я по ее просьбе еще подробнее описал портрет Беатрис де Клерваль и рассказал, почему она исчезла из музея вскоре после того, как Роберт ее увидел.

— Странно только, что он с одного или двух раз запомнил ее настолько точно, чтобы рисовать спустя годы, — добавил я.

Я уже опирался локтями на стол и, невзирая на ее протесты, заказал для нас обоих кофе и десерт.

— Нет, он не запомнил.

Она аккуратно отложила нож и вилку.

— Не запомнил? Но он писал ее так точно, что я узнал лицо с первого взгляда.

— Нет… Ему не пришлось запоминать. У него была репродукция в книге.

Я сложил руки на коленях.

— Вы знали.

Она не дрогнула.

— Да, простите. Я собиралась рассказать, когда дошла бы до этого. На самом деле я это уже записала. Но я не знала о картине в музее. В книге не говорилось, где находится портрет, и я решила, что во Франции. И я собиралась вам рассказать. Я захватила свои воспоминания, или как их там назвать. На них ушло довольно много времени. Когда он жил со мной, у его дивана лежали кипы книг.

Она и не думала оправдываться.

— И Кейт о том же говорила — то есть о кипах книг. Хотя не думаю, чтобы она нашла в одной из них портрет, иначе она бы мне сказала. — Тут я спохватился, что впервые прямо упомянул о Кейт при Мэри и молча приказал себе не повторять ошибки.

Мэри подняла бровь:

— Воображаю, с чем пришлось иметь дело Кейт. Я не раз представляла.

— С Робертом Оливером.

— Вот именно.

Свет в ней погас или скрылся за облаком, она вертела в руках винный бокал.

— Завтра я свожу вас посмотреть картину, — добавил я, чтобы развеселить ее.

— Сводите? По-вашему, я не знаю, где Метрополитен?

— Конечно, знаете. — Я и забыл, что она еще достаточно молода и способна обижаться. — Я хотел сказать, мы вместе сходим посмотреть.

— Вот это с удовольствием. Ради того я и приехала.

— Только ради того? — вырвалось у меня, и я тут же пожалел: я не думал язвить или заигрывать. Внезапно вспомнились слова отца: «В любом случае с недавно брошенными женщинами бывает трудно… А она независима, необычна, красива… Конечно».

— Вы знаете, я думала, он ради портрета летал без меня во Францию, что портрет там, и он хотел еще раз его увидеть.

Я следил за своим лицом, сохраняя спокойный вид.

— Он летал во Францию? Пока жил с вами?

— Да. Сел в самолет и улетел за границу, не сказав мне. Так и не объяснил, почему скрывал. — Она говорила с напряженно застывшим лицом, обеими руками убирая назад волосы. — Я сказала ему, что сержусь, потому что на эти деньги он мог бы сильно помочь мне с квартирой и питанием, но на самом деле меня больше сердила его таинственность. Тогда я поняла, что он обходится со мной точно так же, как с Кейт, — таится. И ему как будто и в голову не пришло позвать меня с собой. Из-за этого мы сильнее всего поссорились, хотя притворялись, будто спорим из-за живописи. После того, как он вернулся, нас хватило всего на несколько дней, а потом он ушел.

Теперь в глазах Мэри собирались слезы, впервые с того вечера, когда она плакала у меня на диване. Прости меня, Боже, но будь я тогда у двери Роберта, я бы вошел и врезал ему, вместо того чтобы сидеть в уголке. Она вытерла глаза. По-моему, пару минут мы оба не дышали.

— Мэри, можно вас спросить? Это вы его выгнали? Или он сам ушел?

— Я его выставила. Я боялась, что если не выгоню, он все равно уйдет, а я тогда потеряю еще и остатки самоуважения.

Задать следующий вопрос я собирался давно:

— Вы знаете, что у Роберта, когда он бросился на картину, была с собой пачка старых писем? Переписка Беатрис де Клерваль и Оливье Виньо, написавшего тот портрет?

Она на секунду застыла, но тут же кивнула:

— Я не знала, что там были и письма Оливье Виньо.

— Вы видели письма?

— Да, мельком. Я потом расскажу.