Похищение лебедя

Говоря, Жильбер поворачивается к Иву, затем к Беатрис. Он склоняет красивую голову, словно спрашивая, не знают ли они художницу — возможно, молодую и безвестную. Как смело с ее стороны представить работу на Салон! Ив качает головой, а Беатрис отворачивается. Ив никогда не умел отмалчиваться. Жильбер добавляет: как жаль, что никто ее не знает, а мсье Виньо хранит тайну. Он всегда полагал, что Оливье Виньо не так прост, как кажется; у него за плечами долгая история… художника. В гостиной обычный уют, на мебели новая обивка, у камина любимая папá подставка для дров, свет пламени и огоньки тонких свечей падают на написанный Беатрис сад в золотой рамке на дальней стене. Жильбер говорит размеренно, держится почтительно и благовоспитанно: он переводит взгляд с ее картины на нее и оправляет безупречные манжеты. Впервые с тех пор, как она позволила Оливье показать свою картину, Беатрис охватывает беспокойство. Но что плохого, если Жильбер Тома догадается, теперь, когда картина уже принята?

Он, кажется, метит глубже, и ей становится по-настоящему тревожно. Может быть, это комплимент, изящный намек, что она может продать картину через него, если пожелает сохранять инкогнито? Может быть, и пожелает, но она не хочет спрашивать, на что он намекает. Так же, как с первого вечера у камина она почувствовала в Оливье Виньо достойного человека с идеалами, так она угадывает в Жильбере Тома некую фальшь, какую-то распущенность и жестокость, прорывающуюся изнутри. Она предпочла бы, чтобы он ушел, хотя не взялась бы объяснить причины. Ив находит, что он умен. Ив купил у него картину, чудесную работу довольно смелого Дега: маленькую танцовщицу, которая стоит, подбоченившись, и смотрит на своих подруг у барре. Беатрис переводит разговор на обсуждение этой покупки, и Жильбер с энтузиазмом подхватывает — этот художник будет великим, они в нем не сомневаются, он уже сейчас надежное помещение капитала.

Она провожает их с облегчением. Жильбер целует и пожимает ей руку и просит Ива передать привет дяде.

Глава 66 МЭРИ

Как ни жаль, я не могу сказать, что с тех пор между мною и Робертом Оливером завязалась спокойная дружба, что он стал мне наставником и мудрым советчиком и активно продвигал мои работы, что он помог мне устроить карьеру, а я с тех пор восхищалась им, и все было вполне добропорядочно, а затем он скончался в тридцать девять лет, завещав мне две свои картины. Ничего этого не случилось, и Роберт еще очень даже жив, хотя наша с ним история окончена и осталась позади. Не знаю, многое ли он теперь вспомнит о ней, наугад скажу: не все помнит, и не все забыл — так, кое-что. Догадываюсь, что он иногда вспоминает обо мне, иногда о нас с ним, а остальное смыло с него, как паводок смывает слой почвы. Если бы он запомнил все, впитал бы это порами, как я, мне не пришлось бы объяснять всего этого его психиатру, и может быть, он не лишился бы рассудка. Лишился рассудка: можно ли так сказать? Он и прежде был безумен, в том смысле, что был не как все, за это я его и любила.

Вечером после первого выезда на пленэр я подсела к Роберту за ужином, и, конечно, Фрэнк в расстегнутой рубашке уселся рядом. Мне хотелось попросить его застегнуться, но я сдержалась. Роберт много говорил с преподавательницей, сидевшей по другую руку от него, с женщиной лет семидесяти, grand dame искусствоведения, но временами оглядывался и улыбался мне, чаще рассеянно, но однажды с такой прямотой, что я вздрогнула, прежде чем сообразила, что улыбка адресована и Фрэнку. Кажется, Фрэнк, по его мнению, справился с водой и горизонтом лучше меня. Если Фрэнк думает, что сможет побить меня в работе на глазах у Роберта, он ошибается, твердила я себе, слушая, как болтает Фрэнк через мою голову, добиваясь внимания Роберта. Когда он завершил затянувшееся самовосхваление в форме технических вопросов, Роберт опять повернулся ко мне.

— Вы все молчите, — улыбнулся он.

— Фрэнк говорит за двоих, — негромко отозвалась я.

Я хотела сказать это громче, чтобы дать Фрэнку понять, что я о нем думаю, но получилось тихо и резко, словно предназначалось только для ушей Роберта Оливера. Он взглянул на меня сверху вниз. Я уже говорила, Роберт почти на всех смотрел сверху вниз. Извините, что прибегаю к затертому штампу, но глаза наши встретились. Наши глаза встретились, встретились впервые за все время нашего знакомства, правда, прерывавшегося на добрых восемь лет.

— Он в самом начале карьеры, — заметил Роберт, и я немного успокоилась. — Почему бы вам не рассказать, как дела у вас? Вы поступили в художественную школу?

— Да, — сказала я.

Мне пришлось наклониться совсем близко, чтобы он меня расслышал. У него в ухе росли мягкие черные волоски.

— Жаль, — негромко, но и не понижая голоса ответил он.

— Было не так уж страшно, — призналась я. — Мне действительно нравилось.