Похищение лебедя

Я склонился над столом и вытащил пачку бумаг из одного ящичка: банковские уведомления, помятые чеки оплаты за воду и электричество, несколько чистых листков для заметок. Мне показалось странным, что Кейт предоставила своему рассеянному мужу вести домашние финансы, но, возможно, он сам настаивал. Я сунул пачку на место. В нескольких отделениях не осталось ничего, кроме пыли и скрепок — здесь она уже поработала. Я представил, как она разбирает все это, разглаживает листки, складывает по порядку и куда-то убирает, потом начисто, до блеска протирает стол. Может быть, она допустила меня сюда, потому что успела уже убрать все личное? Может быть, это был обманный жест, притворное гостеприимство?

И в остальных ящичках не нашлось ничего для меня интересного, кроме пыльного предмета в глубине одного из дальних — это оказалась пожелтевшая косточка — я узнал запах из далекого прошлого, как узнают приправы любимого лакомства детства, и бережно вернул ее на место.

Два верхних выдвижных ящика были набиты зарисовками — обычные упражнения в изображении фигур, ни одна из которых нисколько не напоминала даму, заполонившую его комнату в Голденгрув, — и старыми каталогами, в основном художественных принадлежностей, а также из магазинов туристского снаряжения, как если бы Роберт был туристом или велосипедистом. Почему я упорно думал о нем в прошедшем времени? Он еще мог выздороветь и исходить пешком все Аппалачи, а моей работой было помочь ему в этом.

Нижний ящик открывался туго, будучи переполнен желтыми бланками, на которых Роберт делал заметки к занятиям («Наброски с прошлого раза, несколько фруктов — натюрморт для последнего урока, 2 часа?»). Из этих записей я вывел, что Роберт для занятий со студентами делал только самые беглые наметки, и на многих из них не было дат. Должно быть, одно его присутствие наполняло класс или студию, очевидно, ничего сверх того он не обдумывал. Или был настолько одаренным преподавателем, что держал все знания в голове и мог упорядоченно изложить их в любой момент? Или учить живописи значило для него просто прохаживаться между мольбертами, критикуя работы студентов? Я сам прошел пять или шесть подобных студийных курсов, выкраивая для них время от профессиональных занятий, и они доставили мне много радости — это чувство, что ты наедине с собой и в то же время окружен такими же художниками, и большей частью даже учитель оставляет тебя в покое, но все же наблюдает, иногда, в трудных местах, ободряет, помогает сосредоточиться.

Я докопался до дна нижнего ящика и собирался уже отвернуться от этих бланков, перемешавшихся со старыми счетами за телефон, когда на глаза мне попалась рукописная записка. Несколько строк на белой бумаге, сморщенной, словно ее скомкали, а потом постарались снова разгладить, написанные свободным почерком с высокими верхними петлями — здесь и там слово было перечеркнуто и на его место вписано другое. Почерк был мне уже знаком по россыпи мелких заметок — почерк Роберта, несомненно, его. Я достал записку из ящика и попробовал расправить ее на замусоренном столе.

«Ты неотступно была со мной, моя муза, и я представлял тебя с разительной ясностью, не только твою красоту, доброту, но и твой смех, мельчайший твой жест».

Следующая строка была яростно перечеркнута, я дальше шел чистый лист. Я прислушался к звукам на кухне. Сквозь закрытую дверь слышно было, как бывшая жена Роберта двигала что-то, кажется, табурет по линолеуму, открыла и закрыла дверцу буфета. Я втрое сложил листок и опустил во внутренний карман куртки. Потом нагнулся и еще раз перебрал нижний ящик. Ничего — во всяком случае больше ни одной записи от руки, а несколько налоговых деклараций выглядели так, словно их и из конвертов не вынимали.

Мне самому это казалось глупостью, но дверь была плотно закрыта и Кейт занята на кухне, так что я встал и принялся вынимать с полок книги Роберта и шарить за ними. Ладони у меня испачкались. Поиски увенчались находкой резинового мячика, вероятно, принадлежавшего кому-то из детей, а теперь облепленного свалявшейся пылью и отшелушившимися чешуйками человеческой кожи, не без содрогания вспомнил я. Я выкладывал на пол по пять-шесть книг зараз, так что если бы Кейт вдруг открыла дверь, она не застала бы большого беспорядка, а я смог бы объяснить, что заинтересовался какой-то из книг.

Но записок больше не было: ни за книгами, ни между страницами — я наспех пролистал пару книг — ничего не было вложено. Я на секунду представил всю сцену как бы из дверей — интерьер, образованный густыми тенями, освещенный единственной лампочкой под потолком, ее резкий свет… дисгармоничный, многозначительный интерьер в манере Боннара. Только теперь я обратил внимание, что на стенах кабинета Роберта нет картин — ни прилепленной почтовой открытки, ни рекламы вернисажей, ни маленьких полотен, оставшихся непроданными после выставки в галерее. Это казалось нехарактерным для кабинета художника, но, возможно, все хранилось в студии наверху.