Похищение лебедя

На следующее утро, стоя на крыльце дома Кейт, я почувствовал не возросшую неловкость, а уверенное спокойствие, словно пришел навестить старого друга, и сам был завсегдатаем дома, собравшимся позвонить в дверь. Она сразу открыла на звонок, и опять это было похоже на выход на сцену, только на этот раз в знакомой пьесе. Солнце сегодня светило ярко и заливало комнату. И еще я заметил две перемены: первая — букет цветущих белым и розовым ветвей, тщательно расставленных в вазе на столике у окна; и вторая — в самой Кейт, которая надела желтую хлопчатобумажную блузку навыпуск, с джинсами и теми же турмалиновыми украшениями. Вчера глаза ее показались мне голубыми, сегодня они были бирюзовыми, большими и ясными. Она улыбалась, но это была сдержанная, вежливая улыбка, признание возникшей проблемы, и проблемой этой стал я, мое новое появление в ее доме, с моей потребностью задавать все новые вопросы о ее муже, которого здесь больше не было.

Закончив накрывать кофе, она села на диван напротив меня.

— Мне кажется, надо постараться сегодня закончить, — заговорила она ровным голосом, словно репетировала, как сказать эту фразу, не задев моих чувств и не выдав своих.

— Да, конечно, — ответил я, показывая, что без обиды принял намек. — Конечно. Вы и так уже много для меня сделали. К тому же мне по возможности хотелось бы завтра вечером вернуться в Вашингтон.

— Значит, в колледж вы не собираетесь?

Она удерживала чашку на маленьком стройном колене, словно показывая мне, как это делается. И говорила любезным светским тоном. Мне подумалось, что сегодня я добьюсь от нее меньшего, а не большего, чем накануне.

— А вы полагаете, стоило бы? Что я там найду?

— Не знаю, — признала она. — Я уверена, что там еще осталась масса людей, знавших его, но мне неловко было бы связывать вас с ними. И я сомневаюсь, чтобы он выказывал свое состояние в школе. Но лучшие его картины там. Им следовало бы находиться в солидных музеях — он мог бы их выгодно продать. Не я одна считаю их его величайшими работами, хотя мне они никогда по-настоящему не нравились.

— Почему?

— Поезжайте, увидите сами.

Я сидел, глядя на ее элегантный легкий силуэт напротив. Мне необходимо узнать, как впервые проявлялась болезнь Роберта, а время было на исходе. И мне нужно или просто хотелось выяснить, кто его темноволосая муза.

— Вы не продолжите начатый вчера рассказ? — спросил я как можно мягче.

Если она сама вскоре не подойдет к информации о первых проявлениях неблагополучия и последующем лечении, я могу незаметно подвести ее к этим вопросам, когда она разогреется. Я молча кивнул, хотя она еще не заговорила. За окном в солнечный луч спустился кардинал, ветка под ним качнулась.

Глава 19 КЕЙТ

Наша жизнь в Нью-Йорке текла ровно и промелькнула в один миг. За пять лет мы переменили три квартиры. Сначала жили в моей бруклинской квартирке, потом в невероятно тесной комнатке на Западной Семьдесят второй у самого Бродвея — кладовка с кухонным отделением, которое отгораживалось выдвижным столиком, и наконец, в душной квартирке на последнем этаже здания в Виллидже. Я любила каждый наш дом — автоматические прачечные и бакалейные лавки, и даже местных бездомных — все-все, что становилось знакомым и привычным.

А потом однажды утром я проснулась с мыслью: «Я хочу замуж. И хочу ребенка». Право, это было вот так просто: вечером я легла спать молодой и свободной, беззаботной, с пренебрежением думая об обыденной жизни обычных людей, а на следующее утро, к шести утра, к тому времени, как приняла душ и оделась, чтобы идти в издательство, где работала все эти годы, я стала другим человеком. А может, эта мысль пришла ко мне, пока я сушила волосы и надевала юбку: «Я хочу выйти замуж за Роберта, носить на пальце кольцо и родить ребенка, кудрявого, как Роберт, и с моими маленькими ладошками и ступнями, и тогда жизнь станет еще лучше прежней». Все это представилось мне так реально, будто оставалось только сделать последний шаг, чтобы оказаться в этой реальности и стать совершенно счастливой. Мне не приходило в голову просто забеременеть и выносить дитя свободной любви в Манхэттене, как полушутя сказала бы моя мать. Ребенок связывался для меня с замужеством, замужество — с постоянством, подрастающие дети — с трехколесными велосипедами и зелеными лужайками… В конце концов именно так было в моем детстве. Я хотела стать такой, как моя мать, когда она наклонялась, чтобы надеть нам носочки и зашнуровать маленькие темно-красные «оксфордки». Мне даже одеваться хотелось, как она в молодости: в платье, в котором, чтобы присесть на корточки, приходилось аккуратно сводить коленки. И мне хотелось, чтобы на заднем дворе было дерево с качелями.