Похищение Прозерпины

— Я спрашивала Сашу об этом, Он объяснил, это невозможно. Есть такие лондонские условия, претенденты на матч с чемпионом мира подписали их в двадцать втором году. Там написано: каждый из противников может взять перерыв по болезни только на три дня в течение всего матча.

— Так пусть хоть три дня отдохнет!

— Вы забыли, доктор, он уже сделал перерыв на один день — после четвертой партии, когда терпеть боль совсем не было возможности.

— Я знаю. Но можно же еще два дня… А мы его за это время подправим.

— Но если потом случится что-нибудь серьезное, вновь какая-нибудь болезнь? Что тогда? Тогда Александру автоматически зачтут поражение в матче.

— Ну нет, этого нельзя позволить. Это не гуманно, — заволновался доктор. — Я сейчас поговорю с Кваренцио, с Капабланкой. Обязательно поговорю, сегодня же! — Он сразу загорелся пришедшей в голову идеей, искренне веря, что сумеет преодолеть все трудности.

Через минуту Надежда Семеновна уже видела его мелькающим то в одной, то в другой группе зрителей. Он что-то доказывал своим соотечественникам, возмущался, энергично размахивая руками в подтверждение своих слов. При этом черные глаза его блестели, подвижное лицо выражало решимость. Даже волосы, разделенные тщательным пробором, растрепались.

«И этот говорит, что дела Саши плохи, — вернулась мыслями к мужу Надежда Семеновна. — Бедный Саша, как ему не повезло! Как все началось хорошо, какой веселый он был после первой партии! Радовался, как дитя: первая победа в жизни над Капабланкой, да еще какая победа! „Я им покажу! — грозил он. — Пусть все узнают, какой он „непобедимый“!“ И вдруг эта ужасная болезнь. И с чего она привязалась, где простудился? Вероятно, также нервы сказались, проигрыш третьей партии. Как он, бедный, переживал, мучился. „Не то обидно, Надя, что проиграл — играл беспомощно, вот что противно! Точно так же я проиграл ему в Нью-Йорке, стыдно вспомнить. Без борьбы, без всякого сопротивления, как мальчишка…“ Понервничал, на следующее утро боль усилилась, хотя и раньше жаловался. Еще, слава богу, что всего одну партию проиграл. Мало ли что могло получиться в таком состоянии! Видно, не забыл еще нас бог. Господи, помоги ему и сегодня. Хоть бы ничью сделал!»

Не в силах больше выносить бездействия, взволнованная женщина пошла побродить по клубу в тайной надежде услышать хоть одно ободряющее слово. Она несколько; раз обошла большой зал, прошла мимо групп зрителей, оживленно обсуждавших ход борьбы. Все сходились в одном: Алехину плохо. Около демонстрационной доски многие, предсказывая легкий выигрыш чемпиону мира, пытались показать возможные ходы, но это им не удавалось только потому, что администраторы категорически запрещали передвигать фигуры.

Всюду заключались пари на результат сегодняшней партии, всего матча. Огромное большинство держало сторону Капабланки. Особенно рьяно спорили американцы, отвечая тройным кушем за чемпиона мира. Это еще более расстроило Надежду Семеновну, и она поспешила уйти в соседние комнаты, где было меньше народу и можно было немного отдохнуть от шума и суеты.

Здесь было уютно, темные тона отделки стен успокаивали. На стенах между дубовыми панелями висели портреты великих мастеров шахмат и президентов шахматной федерации Аргентины. Темные занавески на окнах, бронзовые люстры, струившие мягкий свет, затейливые решетки огромных каминов — все это оставляло впечатление чего-то домашнего, обжитого. Хотя клуб был шахматный, в некоторых помещениях играли в бридж — в пропитанном дымом воздухе слышались восклицания да шелест карт.

Кулуары немного успокоили Алехину, но вовсе не уменьшили тревогу о судьбе партии. В конце концов Надежда Семеновна не удержалась и вскоре опять появилась в зале. Едва войдя туда, она заметила высокую фигуру знакомого юноши. Это был Паулино Монастерио — молодой аргентинский шахматист, втайне от всех державший сторону Алехина. Юноша только что показал на демонстрационной доске последний ход Алехина.

Расстроенная женщина немедленно устремилась к Монастерио.

— Паулино, скажите, пожалуйста, как у него дела? Только правду, ничего не скрывайте.

— Если говорить откровенно, — начал Монастерио, пока не решивший, что лучше: сказать ли горькую истину или скрыть правду в неопределенных, ни к чему не обязывающих словах, — у сеньора Алехина дела не блестящи. Но терять надежду не нужно, все покажет дальнейшее.

— Не хитрите, Паулино, — молила Надежда Семеновна. — Вы же мой друг, скажите все, как есть!

— Положение доктора Алехина очень опасное. Его ферзь попался в капкан и вот-вот погибнет. По-видимому, дебютный вариант неудачен, тем более, что Капабланка применил интересную новинку.

— А как со временем: цейтнота еще нет? — тревожно спросила Надежда Семеновна. Она хорошо знала, что защищать плохую позицию труднее всего, когда нет времени для обдумывания ходов.

— Нет, в этом смысле все в порядке. Сделано всего лишь пятнадцать ходов.