Похищение Прозерпины

— Маруська! — крикнул итальянец во весь голос, отчетливо и ясно Произнося каждый слог. Это еще одно всплывшее в памяти слово вновь разожгло угасший было разговор.

— А как русская Маруська — гут? — вопросом поддержал беседу Сергей. Ответ был дан всем существом жизнерадостного итальянца — он сразу загорелся, на его смуглом лице появилось выражение безграничного восхищения. Чтобы понять его ответ, не нужно было даже слышать слов.

— Зер гут! Очень карош! Маруська, м!.. Очень хорош! Водка тринкен, Маруська танцеват.

И, вновь выпустив весло, непоседливый венецианец попытался было на узенькой площадке гондолы показать лихой гопак. Но друзья решительно запротестовали против рискованных упражнений, так как перспектива искупаться в канале в одежде их не устраивала.

Некоторое время гондольер оставался спокоен, он даже взялся было грести, но затем, вспомнив еще одно русское слово, вновь обратился к Сергею:

— Люблю-ю Маруська, — томно произнес он, закатив глаза и образно показав, будто обнимает и целует девушку.

Возможно, что нахлынувшие лирические воспоминания вызвали бы в памяти итальянца еще и другие приятные русские слова, но этому помешал Сергей. Он, очевидно, решил переключить память своего собеседника совсем в другую сторону. По тому, как Сергей внимательно посмотрел на гондольера, как залучились морщинки в уголках его глаз, все поняли, что он задумал что-то ехидное. Подавшись немного в сторону венецианца, он спросил его, четко выговаривая каждый слог вопроса:

— Значит, Маруська люблью. Так! А Ка-тю-шу любишь?

Кто знает, может быть, Сергей имел в виду просто женское имя; возможно, он намекал, что так ласково называли во время войны грозное советское оружие, наводившее панику на вражеские войска, только результат получился совершенно неожиданный: черная фигура вдруг опустилась — гондольер присел, накрыл голову руками, как бы защищаясь от чего-то падающего сверху. Весь вид его изображал ужас, он протяжно и громко загудел:

— Катюша! У-у!

Это вышло очень смешно, и вся четверка разразилась дружным хохотом. Вскоре к ним присоединился и сам гондольер, переставший гудеть и смеявшийся теперь, пожалуй, громче всех. Несколько минут среди молчаливых стен венецианских дворцов раздавался раскатистый, неудержимый смех; из-за перил мостиков и окон домов стали выглядывать любопытные, с проезжавших мимо гондол важные туристы бросали на русских укоризненные взгляды.

И в этот момент, как в классических пьесах, в самый разгар веселья, раздался тревожный, взволнованный голос Жени Барского:

— Вон он! Вон он, опять здесь!

Это было возмездие, удар неумолимой судьбы за неуместное веселье.

Хохот мгновенно прекратился, все посмотрели, куда показывал Женя. За каменными перилами мостика они увидели хорошо знакомые «мышиные» глазки. На сей раз в них были удивление и испуг.

«Почему такой шум? Что это затеяли большевики? Не пора ли сообщать начальству?»

Друзья печально посмотрели на Михалева — прекрасно задуманная операция математика провалилась.

Прошло еще несколько дней. Поневоле пришлось свыкнуться с преследователем, теперь все старались просто не обращать на него внимания. Иногда шпик исчезал куда-то, и его заменял другой наблюдатель, на сей раз блондин, что редкость среди итальянцев. Молодой человек, он был, видимо, еще мало опытен, чтобы следить за такими важными персонами, как «русские коммунисты», поэтому часы его дежурства были кратки, и вскоре его вновь сменяли «мышиные» глазки.

Друзьям оставалось прожить в Венеции не более недели, и тут возникла новая трудноразрешимая проблема, Петр Иванович, чтобы оформить документы на выезд из Италии, должен был на два дня съездить в Рим. Отпускать его одного было рискованно — за ним мог увязаться шпик, и, кто знает, что может произойти в пути, когда руководитель будет один. Ведь у него будут все четыре паспорта! С другой стороны, сопровождать его никто не мог: хотя конгресс шахматистов и закончился, но ежедневные заседания комиссий требовали обязательного присутствия остальных трех в Венеции.

Что делать? Как поступить? Провести еще раз сыщика, выйдя в другие двери, теперь уже вряд ли удастся: обжегшись один раз, он стал более внимателен и в вестибюле гостиницы не отпускал подопечных ни на шаг. А что еще? Долго раздумывали все четверо, пытаясь найти выход, и уже решили было звонить в Рим, в посольство, с просьбой прислать кого-нибудь, кто мог бы сопровождать Петра Ивановича, как вдруг родилась новая идея. И тогда разыгрался заключительный акт венецианской драмы. На сей раз автором ее был Сергей.

В одиннадцать часов вечера в день отъезда руководителя из отеля вышла вся четверка; каждый нес с собой один из предметов «театрального реквизита», должного сыграть важную роль в предстоящем спектакле. Посторонний человек, наблюдая эту группу, тепло провожающую своего друга, не заметил бы ничего подозрительного, а между тем все здесь было построено на лукавстве и хитрости.