Похищение столицы

— А я позволю себе, — обратился Олег к Катерине, — высказать смелую мысль: я верю новому президенту. Он — молодой и не захочет делить судьбу с такими вселенскими негодяями, как Горбачев и Ельцин. Я где–то читал, что враг, взошедший на русский престол, не может скрывать своей сущности более пяти лет. Пять лет — и он виден, как на ладони. Горбачева тоже увидели через пять лет. И у Ельцина был такой же срок. А уж после пяти лет их как огнем палила народная ненависть и они держались только на штыках многочисленной охраны. Но заметьте: они взошли на престол в почтенном возрасте; их одолевали немощь и болезни. Они если бы и увидели пагубность своего пути, но сил для крутого разворота у них уже не было. Сталин в последние годы правления понимал гибельность философии интернационализма и хотел покончить с ней, но ему уж было за семьдесят. Молодые демоны быстро свернули ему шею. У нашего президента есть запас прочности. Он недавно кинулся на Гусинского, да только удар–то получился слабым. Подержал вражину два дня в тюрьме и выпустил. По молодости не рассчитал силы; он хотя и дзюдоист, но тут промахнулся. Да и не с японской хитростью нужно кидаться на нашего противника, а идти с рогатиной, с которой деды и прадеды наши ходили на медведя. От нашего русского кулака не однажды падали народы и государства, ложились под ноги русских солдат Париж и Константинополь, Будапешт, Бухарест, Прага и Берлин.

Кате нравилась страстная горячность своего друга, он каждым словом подтверждал и ее убеждения. Ей тоже хотелось верить новому президенту. Судьба дала ему шанс заслужить любовь и благодарность соотечественников. Ну, как же не воспользоваться таким шансом!..

А Каратаев продолжал:

— Вот ведь что интересно: я никогда не боялся собственной смерти; ну, умру и умру. Все умирают, и я умру. Но как только в голову влетела мысль о возможной погибели моего народа — во мне все перевернулось. Я от этой мысли похолодел, небо стало черным, и я на все стал смотреть печальными глазами. А мне еще кто–то сказал: да, народы умирают. Это естественно. И что удивительно: чаще всего погибают большие народы, носители великих культур, создатели цивилизаций. Сошли на нет ацтеки — аборигены Америки, храбрейшие и благородные ассирийцы, ушли в небытие римляне. Я как–то открыл томик Пушкина и на первых же страницах прочел его юношеское стихотворение «Лицинию». И там есть такое место:

О Ромулов народ, скажи, давно ль ты пал?

Кто вас поработил и властью оковал?

Квириты гордые под иго преклонились,

Кому ж, о небеса, кому поработились?

(Скажу ль?) Витулию. Отчизне стыд моей,

Развратный юноша воссел в совет мужей;

Любимец деспота сенатом слабым правит.

На Рим простер ярем, отечество бесславит;

Витулий римлян царь! О стыд, о времена!

Или вселенная на гибель предана?

Я это стихотворение перевел на английский и однажды прочел одному старому профессору — из ирландцев, приглашенному военными для работы над новой ракетой. И сказал ему, что Пушкин написал это стихотворение, когда ему было пятнадцать лет. Профессор покачал головой, заметил: «Жаль, я не знаю русского. Хотел бы читать Пушкина на его родном языке». И потом еще проговорил:

— Гений часто и сам того не понимает, как он глубоко и мудро мыслит, подчас заглядывает на сотни лет вперед. Я всерьез верю, что языком гения с нами говорит Творец. Иначе как можно понять, что пятнадцатилетний юноша, никогда не бывший в Америке, мог предсказать на две сотни лет вперед будущее американского народа. Ведь это он о нас писал. Мы, американцы, устроили себе такую жизнь, которая нас же и погубит.

— Американцы? — удивился я.

— Да, американцы, — продолжал он. — Они, конечно, есть, и их много, и они даже живут богато, но если посмотреть на них с высоты птичьего полета, и хорошенько подумать над жизнью американцев — их уже нет; они сошли со сцены, превратились в сброд, поедающий друг друга. Я вот закончу здесь работы, получу деньги, и — вместе с семьей уеду в Ирландию, к отцовским могилам. Там трудно, но там идет борьба, там жива душа народа, а пока жива душа, жив и народ. Американцы потеряли душу, они не поют, не пляшут, не сочиняют книг и опер; у них нет души, а если в человеке осталось одно тело — он не человек, и жизни он не достоин. Ему незачем жить. Мечта и фантазия убиты, осталась одна только жажда наживы, одно стремление добыть пищу. Но если так, то зачем же он называется человеком?..

Я, конечно, знал, как сложна жизнь в Америке, как много там парадоксов и таких вещей, которые делают жизнь почти невозможной, но в мыслях своих о положении американцев так далеко не шел. Мне было интересно слушать пожилого умного человека, к тому же маститого ученого, и я больше для того, чтобы вызвать его на дальнейшие откровения, возразил:

— Мне думается, вы преувеличиваете беды американцев. У нас в России распространено мнение о процветании этой страны, о богатстве и комфорте жизни ее обитателей.