Похищенная картина. Убийство у школьной доски. Обожатель мисс Уэст. Рубины приносят несчастье

— Когда Доброзлоцкий звонил, пани Рузя убирала в столовой. А вы, — обратился полковник к директору и портье, — были внизу, на кухне. Переговорную кабину отделяет от столовой только тонкая стенка. Рядом с кабиной — внутренняя лестница, которая ведет на кухню. В такой ситуации (я, конечно, не говорю об умышленном подслушивании) нетрудно уловить, о чем идет речь по телефону. Я сам в этом убедился, когда час назад сержант звонил в больницу, чтобы узнать, в каком состоянии пан Доброзлоцкий. Сидя на стуле у стены, я прекрасно разобрал каждое слово, произнесенное в кабине. Может быть, до вас донеслись хотя бы обрывки последней беседы ювелира? Хотя бы отдельные слова?

— К сожалению, я ничего не слышал, — заявил директор пансионата.

— Я узнала, что он звонил, лишь тогда, когда пан Доброзлоцкий пришел в столовую и сам мне об этом сказал, — доложила Рузя.

— Я тоже ничего не слышал, — добавил портье.

— Пан Доброзлоцкий записал в книгу, что звонил в дом отдыха «Гранит». А оттуда ему кто-нибудь звонил?

И на этот раз все трое ответили отрицательно.

— Портье в «Граните» — Стась Рубись, — заметил пан Ясик. — Он мой приятель. Я сейчас схожу к нему и узнаю. Если он подходил к телефону, должен помнить, кого вызывали.

— Спасибо за предложение, — ответил полковник. — Но уже первый час ночи, будить обитателей «Гранита» немного поздно. Завтра утром, если понадобится, мы свяжемся с паном Рубисем. А может, из «Гранита» иногда звонили другим гостям «Карлтона»?

— Эта девица все время звонит, — проворчала горничная Рузя.

— Какая девица?

— Блондинка, которую пан инженер несколько раз приводил в «Карлтон». Но она ему уже надоела. Теперь, когда она звонит, пан Жарский всегда уверяет, что очень занят. Не раз просил меня сказать, что его нет. Сперва морочил ей голову, а сейчас прячется. Да разве в отпуске по-другому бывает? Пани Зося говорила, что она всегда всё знает, что у инженера теперь новая красотка. Для разнообразия — рыжая, как медь. Он с ней в кафе познакомился.

— Из «Гранита» звонили только инженеру?

— Я, во всяком случае, других звонков не припомню. На первом этаже у нас живут только двое — инженер и пани профессор. Я подхожу к телефону до самого ужина, а потом на звонки отвечает пан Ясик. Если кому и звонили, то разве что пани Рогович? А она, услышав звонок, сама взяла трубку?.. Но это вряд ли. Я ни разу не видела, чтобы пани профессор к телефону подбегала.

— Я тоже не помню, чтобы из «Гранита» звонили еще кому-нибудь.

— Пани директор «Гранита» — подруга моей жены и нередко сюда звонит, но жена сейчас в Чехословакии, и подруга про это знает, — добавил директор.

Полковник поблагодарил всех троих. Когда они вышли из столовой, он сказал, потирая руки:

— Ну, теперь осталось допросить только одного клиента.

— Так точно, — отозвался подпоручик. — Сержант, давайте сюда этого художника.

Павел Земак выглядел молодо, но при заполнении протокола выяснилось, что ему уже сорок один год. Он окончил Академию изящных искусств в Варшаве, живет тоже в столице. Женат, четверо детей. Во время допроса держался спокойно, старался сохранить самообладание.

— Расскажите о вашем визите к пану Мечиславу Доброзлоцкому.

— После обеда пан Доброзлоцкий демонстрировал нам драгоценности, предназначенные для международной выставки во Флоренции. Когда я учился в академии, то немного интересовался металлопластикой. Одно время даже хотел специализироваться в этой области. Но все-таки остался верен живописи. Однако и в металлопластике я кое-что понимаю. При всех я не сделал ни одного критического замечания, потому что эти профаны ничего не смыслят в искусстве. Банда снобов и пошлых мещан! Я потом про это много думал. Украшения были ужасны! При виде их хотелось завыть от отчаяния. Подделываться под Ренессанс и изготовлять банальные побрякушки, чтобы их носили на шее или в ушах кривляки, вроде нашей пани Зоей, — это просто святотатство! Ведь из золота, брильянтов и рубинов можно сделать очень интересную вещь. Я даже набросал несколько эскизов. Один — особенно удачный.

Художник порылся в кармане, достал альбом и показал подпоручику рисунок из перекрещивающихся линий, составлявших изображение то ли пирамиды, то ли ежа,

— Вот это было бы здорово! У меня уже есть название для этой композиции — «Судьба человека».

— Есть такой советский фильм.

— Да? Ну и что?

— А как это носить?

— Помилуй Бог! Пора кончать с утилитарностью в искусстве! Искусство должно быть чистым, без всяких дополнительных элементов, вроде пользы, стоимости, функциональности и так далее. При работе с золотом и камешками главное — форма и композиция, ибо цвет изменить, к сожалению, нельзя.

— Вернемся к делу, — сказал подпоручик, не давая вовлечь себя в дискуссию о преимуществах «чистого искусства». — Я вас слушаю. Продолжайте.

— После ужина я поднялся наверх, еще раз глянул на свои эскизы и решил серьезно поговорить с ювелиром. Он ведь тоже в какой-то мере художник и должен понять, что, фабрикуя подобную гадость, совершает страшное преступление. Я пошел к нему объяснить, что эти побрякушки надо уничтожить…

— Разбить молотком?