Похищенная весна. Петроград – Ленинград

Ольга заплакала, тихо, почти по-детски, чтобы не разбудить Катю. Но ей так хотелось выть в голос, разгромить чужое жилье и бежать к дому, орать той девчонке гадости. Или к черным водам Невы. Как жаль, что она подо льдом!

Чайник чуть затих и зафырчал, окутывая трубу печурки густым паром и стреляя в раскаленную печку брызгами. Оля аккуратно сняла его на железку. Котелок с картошкой она отодвинула подальше от раскаленного очага. Да и прихватила одну. Жевать и горевать было сложнее. В голову лезло что-то более жизненное. Где тут уборная, например. Как вернуться в Терийоки, или уж тут найти работу. Прачки везде нужны. Оля заметила до сих пор лежащий на столе сверток. Протянула свободную руку и задрала край бумаги, потом тряханула – на стол вывалились две пары калош. По размеру было похоже, что они идеально подойдут на Олины и Катины валенки. Ольга прикинула, что надо будет добавить хозяевам за заботу, и денег у нее с такими тратами надолго не хватит. Она заботливо убрала обновку под стол и продолжила есть.

Водянистая картошка отдавала сладостью и конским навозом. «Мерзлая» – Ольга не любила такую. Но сейчас так хотелось есть, что даже эта еда ее успокаивала. Она налила в оставленный на столе стакан кипятку. Посмотрела на спящую в одежде Катю на чужой простыни и часто заморгала. Жар от сердца подступал уже к горлу, но горячий стакан отвлек. Она одернула руку и сосредоточилась на ниточках пара, тянувшихся от кипятка вверх в свете красного печного зева.

– Допустим, родителей нет, – прошептала Ольга, – дома нет, но ведь хоть кто-то остался? – Она стала вспоминать, кто из прошлой жизни мог бы ей помочь.

Коллеги отца с фабрики. Его шофер Степан с семьей. Сосед – аптекарь, что брал на работу после революции. Юра Анненков, он всегда ей помогал, не откажет же он ей сейчас, когда она в таком положении?! Друзья семьи. Участники ее недолгого литературного кружка. Павел Павлович… «Нет! Родителей Андрея точно нельзя вмешивать! Нельзя с ними встречаться, ни за что! Нельзя, чтобы они знали, что Катюша его дочь! И Кате не стоит знать ни кто ее отец, ни его родственников! Что они знают про нас? Что мы пропали по дороге в Париж? Вот пусть так и будет!» – Оля, сидя напротив раскаленной печи, почувствовала, как к ногам тянулись ледяные языки февральского холода. Она задрожала, одернула поглубже рукава, положила руки на живот, пытаясь прощупать шрам. Ее передернуло, она нервно встала, скормила алым углям еще одно полено и, проверив, как плотно закрыта облезлая дерматиновая дверь на улицу, прижала ее спиной.

Катя спала глубоко и беззащитно, раскинув руки и ноги на широкой лежанке. «Катюша только моя! Никому ее не отдам! – Ольга сжала похолодевшие кисти до хруста костяшек. Боль не заставила себя ждать. Она отрезвила и заставила думать. – Тогда, что? Тогда, как? Лучше бы Катюша была Сашиной дочкой! Причем здесь Саша! Мало я ему крови попортила?! Нет, Саша ни при чем! Так, так, так…» Ольга начала судорожно метаться в узком проходе между столом, лежанкой, перекошенным буфетом, в нутро которого были втиснуты дрова. Она чувствовала себя как в капкане. Попалась по собственному недомыслию, еще и ребенка привезла. А ведь ее предупреждали!

Сколько пролетело времени в раздумьях, как поступить, Ольга не знала. Она знала только, что топка сожрала 12 поленьев. А руки ей было не согреть. Ноги продолжали коченеть в сырых валенках. Сон начал одолевать ее. Она решила прилечь, на минуточку закрыть глаза, потом встать и подбросить, чтобы очаг не угас. Прикрыла дверцу прожорливого зева и устроилась с краю полатей, стараясь не будить нежно сопящую дочь.

«Завтра. Завтра будет новый день. Иван ведь хороший человек? Вот спрошу у него, что подскажет. Может он аптекаря знает или Степана… Надо идти домой… Там кто-то есть знакомый… поможет» – мысли стали путаться, кружить, перетекать, и были то теплыми, как лучики солнца, то ледяными, как вода из колонки. Они наполняли все вокруг, волновались. Оля почувствовала, что стоит в лодке над ними. У борта свернувшись калачиком лежит Катя, таращится на нее своими зелеными глазищами и повторяет: «Мама, Мама». Сердце сжалось, Оля огляделась. Вокруг только морская зыбкая плоть поднимающая и опускающая свинцовые мышцы. А наверху обрывки туч. И пепельные и темнее сажи. Они мчатся во всех направлениях, и только высоко над ними в редких промежутках восковый холодный свод.