Похищенная весна. Петроград – Ленинград

Пышногрудая кондукторша, перетянутая гирляндой цветных катушек, как украшением, обилетила заднюю площадку, дала пару громогласных объявлений и неведомым способом просочилась вперед. Ольга с Катей удачно расположившись у окна, смотрели на советский таинственный Ленинград. Большой, темный и спокойный. Подсвеченные фонарем часы на фронтоне розоватого дома показывали начало восьмого. Ольга рассчитывала к девяти уже уложить Катю дома: «Хотя какое там уложить. И мама, и Фрося начнут кудахтать вокруг: «Как же так! Надо молочка. Такая худенькая», будут причитать и плакать. Чаи гонять начнут. А Кате же все захочется послушать. Нет, наверное, не смогу ее сегодня утихомирить до полуночи. А как папа спать пойдет, вот тогда все и улягутся!»

Ольга вспоминала свои юные годы в Петрограде. Обычные будни и дни, когда приезжали гости. Затем Переворот, Гражданскую… Ольга смотрела на город, и ей казалось, что он знакомый, и какой-то чужой. Он стал чище с 1921 года, нет темных теней нищих, одетых во что придется. Нет пугающих свор собак с ввалившимися боками и с вечным оскалом. Конные постовые в новых шинелях и без ружей. Лошадки, как Катя любит, плотные, блестящие с остриженными по одинаковому стандарту гривами, а не голоребрые несчастные работяги. Прохожие по-деловому бегут из дверей в двери, и по-прогулочному не спеша фланируют под фонарями…

«Что в них поменялось? В этих прохожих. Улыбаются? Да нет. И тогда улыбались. Одеты лучше? Обуты? Моложе? Нет. Пожалуй, дело в уверенности шага, уверенности в завтра», – и подражая им, Ольга невольно расправила плечи и выпрямилась. Секундочку так постояла, и, словно ее кто-то одернул, вернула свою привычную сгорбленность

Трамвай выполз на набережную.

– По двадцать шестому идет трамвай. Товарищи, кому в Центр, пересаживаемся на двадцаточку за мостом.

Ольга забеспокоилась. Она не очень любила лишний раз обращаться к людям, но сейчас ее приободряли две вещи. Во-первых, все говорят по-русски. Во-вторых, трамвай ехал над Невой. А за ней – дом! Если они сели на правильный номер.

Ольга обратилась к молоденькой девушке в изящной, но холодной шляпке:

– Извините, вы не знаете, этот маршрут идет до Церковной?

Девушка шмыгнула носиком, прижала к нему кружевной платок:

– Не знаю. Это за Смоленкой, на Васильевском?

– Нет. На Петроградском… Собор Владимира там рядом…

Девушка выразительно думала.

– Александровский проспект? – уточнила Ольга.

– Не соображу я что-то… Смотрите, женщина, трамвай идет по 1-й Бедноты, затем Красных зорь, на Кронверский…

– Да?! Вокруг крепости?

– Да.

– И сворачивает на Александровский?

– Нет, на Добролюбова.

Теперь обе женщины выразительно задумались. Девушка извиняющимся тоном предположила:

– Я в Ленинграде всего год, может раньше так и назывался? – пожала плечами, шмыгнула и отвернулась

«В любом случае, буду держаться Кронверского, а там посмотрим», – подумала Ольга и поблагодарила попутчицу.

– Ма-ам? Так куда нам ехать-то? – спросила Катя после странного диалога.

– Катюша, все будет хорошо – уклончиво ответила Ольга.

Трамвай действительно выехал на знакомые улицы. Олино сердце отзывчиво убыстрилось, когда на повороте мелькнули темные вышки минаретов. А когда на фоне запечатанной льдом Невы Ольга узнала бастионы Петропавловской крепости, ей уже хотелось выскочить и идти пешком.

Трамвай миновал погашенный купол Народного дома, и Ольга решительно потащила чемодан к выходу. Пассажиров к этому времени стало значительно меньше.

Остановка. Ольга подтолкнула Катю вперед со словами «Наша! Вперед!». Сама почти выпрыгнула с подножки. Каким-то чудом протиснула чемодан между поручней под нужным углом. И вот уже трамвай номер «26» удаляется к Неве, побренькивая и повиливая красным задом.

– Ну, наконец-то! – выдохнула Ольга целое облачко. И пока поправляла пальто, платок и Катин капор, объяснила, – Смотри, дом за перекрестком. В пять этажей. Отсюда как раз видно окна гостиной и моей комнаты. Видишь, свет на четвертом этаже? Родители дома – подбодрила она себя, – нам вон туда, на угол. Так что почти пришли!

Преодолев черный сугроб и желтую от конской мочи проезжую часть, Ольга перешла на быстрый шаг. Ей не терпелось, к тому же изрядно похолодало. Февраль – злой месяц. И чем ближе был дом, тем скорее хотелось попасть внутрь.

Церковная, или как там ее теперь, была пустынной. Только снег под ногами хрустел. Не опасаясь на тихой улице за следом идущую Катю, Ольга метнулась к угловой парадной, дернула дверь и чудом остановилась в сантиметре от заостренного лезвия раскрытых ножниц.

–Че хоть ты?! – не то спросил, не то окрикнул огромный седой бородач в светлом тулупе и кожаном фартуке.

– Извините, я тут живу, мне надо… – Ольга настырно обогнула старика, не замечая ни инструментов, развешанных по стенам, ни стола с колодками, подметками и кучками гвоздиков. Ольга толкнула вторую дверь – та была заперта.

– Ну? И чаво? – спросил старик, медленно протягивая точилом по режущей кромке ножниц.

– Заперто…

– Ага – подтвердил старик с улыбкой где-то в недрах усов.

– А как же? – спросила Ольга.

– Дык, со двора все ходют.