Похищенный. Катриона

Под воздействием коньяка и оленины я почувствовал сильную тяжесть в теле, и едва приклонил голову, как погрузился в полуобморочное состояние, которое не оставляло меня вплоть до последнего дня перед нашим уходом. Порой сознание прояснялось, и я понимал, что вокруг происходит, порой улавливал лишь голоса, храп в комнате, напоминавший отдаленный шум ручья; пледы на стене то пропадали, то вновь вырастали, точно пляшущие тени от очага на потолке. Порой я, видно, что-то во сне бормотал; я помню, мне подчас отзывались. Это меня удивляло. Однако никаких кошмарных видений не было. Помню давящее ощущение страха и отвращение ко всему: к дому, где я лежал, к постели, к висящим на стене пледам, к голосам, к самому себе.

Послали за цирюльником, который заодно был и лекарем, но говорил он по-гэльски, и я не понял из его речи ни слова. Было ясно и без того, что я тяжело болен, а до всего остального мне не было дела.

Находясь в столь бедственном положении, я, конечно, почти не замечал, что творилось вокруг. Помню, что Алан и Клюни большую часть времени проводили за картами, игра пошла сильная, на столе выросла куча золота гиней в шестьдесят — сто. Странно было видеть эти сокровища в доме мятежника якобита в глухой чаще на вершине горы. Мне казалось, что Алан искушает свою судьбу, ведь своих денег у него было всего пять фунтов.

На второй день счастье, как видно, ему изменило. В полдень меня разбудили к обеду, но от еды я отказался. Мне дали выпить какой-то горькой настойки, что прописал мне цирюльник, и я снова лег. Солнце било в открытую дверь, слепящие его лучи были несносны. Клюни сидел у стола и перебирал колоду. Алан склонился над моей постелью; я увидел близко его лицо. В лихорадочном моем взоре оно было невероятно большим, безобразным. Он просил у меня денег взаймы.

— На что вам? Зачем? — пробормотал я.

— Просто хотел одолжить у тебя немного.

— Зачем вам это? Не понимаю.

— Вздор, Дэвид. Мне-то, надеюсь, ты не откажешь.

Если б я не был болен, я бы ему отказал. Но в ту минуту я думал только о том, как бы избавиться от лица, склонившегося надо мной. Словом, я дал ему денег.

Наутро, к исходу вторых суток нашего пребывания в Клетке, мне значительно полегчало. Правда, слабость в теле была еще сильная, но сознание ко мне вернулось, и я видел уже подлинные очертания предметов, а не искаженные формы. Вернулся и аппетит. Не дожидаясь приглашения, я встал, позавтракал, а затем вышел на свежий воздух и сел на пригорке неподалеку. День был чудесный, нежаркий, тихий, и я просидел до полудня в приятной дреме, нарушаемой изредка лишь голосами слуг и дозорных, доставлявших провизию и донесения. Двери Клетки в эти часы были открыты для всех, и у Клюни собирался чуть ли не весь его двор.

Войдя в дом, я увидел, что Алан и Клюни уже отложили карты и расспрашивают о чем-то слугу. Вождь обернулся ко мне и сказал что-то по-гэльски.

— Я по-гэльски не понимаю, сэр,— отвечал я.

После злополучной карточной истории все, что бы я ни говорил и ни делал, вызывало у Клюни раздражение.

— В вашем имени и то больше толку, чем в вас самих,— сердито промолвил он.— Имя-то у вас подлинно гэльское. Ну, да дело вот в чем. Мой дозорный доложил, что дорога на юг свободна. Я желал бы знать: в состоянии ли вы идти?

Я увидел на столе карты, но золота на нем уже не было — одна только кучка исписанных бумажек, но всё на стороне Клюни. Я заметил также, что Алан глядит как-то странно, растерянно и с явным неудовольствием. Тяжелое предчувствие сдавило мне сердце.

— Не могу утверждать, что вполне поправился,— ответил я, не сводя глаз с Алана.— Но на худой конец, у нас есть кое-какие деньги, а коль есть деньги, и дорога легче.

Алан закусил губу и потупил глаза.

— Дэвид,— наконец вымолвил он,— я проиграл деньги.

— Как? И мои?

— И твои,— тяжело вздохнув, отвечал он.— Тебе не нужно было давать мне деньги. Я за картами совершенно теряю голову.

— Помилуйте, о чем речь! — воскликнул Клюни.— Мы же играли так, ради забавы. Если угодно, вы получите ваши деньги сполна, даже в двойном размере. Было бы странно, право, если бы я оставил их у себя. Чтобы я чинил препятствия джентльменам, да еще при таких щекотливых обстоятельствах! Странно так полагать! — вскричал он, побагровев, и принялся доставать из кармана гинеи.

Потупив голову, Алан не отвечал ни слова.

— Мне нужно переговорить с вами, сэр,— сказал я, обратясь к Клюни.— Не угодно ли проследовать со мной за порог?

Клюни с живостью изъявил согласие, но в лице его проглядывали волнение и раздраженность.

— Прежде всего, сэр,— начал я, как только мы вышли,— я хотел бы выразить вам признательность за великодушие.

— Что за вздор! — вскипел он.— При чем здесь великодушие? Я весьма сожалею об этой досадной истории, но чем прикажете заниматься?! Я томлюсь здесь, как зверь в клетке. Натурально, когда приходят друзья, я усаживаюсь с ними за карты, а если они проигрывают, то это отнюдь не значит...

Он запнулся, не находя что сказать.